Кенгуру на фресках
Шрифт:
Отчего же меня так волнует вопрос охоты на ведьм..?
Неужели еще не догадались, что я— женщина!
Быть женщиной – нелёгкая доля. Говорят, что женщины куда выносливее мужчин. Однако, какой прикажете быть, чтобы их выносить!? Все мужчины, и здешние не исключение, одинаковы.
Правда, в данных условиях, от них какой-никакой прок есть, если рассматривать глагол «есть» в гастрономической ипостаси. Что ж поделать? Там, на Земле, философ Иоганн Фихте, определяя предназначение человека, изрёк: «Я есть, потому что я есть!»
Просто, как всё гениальное!
Конкретно к настоящим условиям, осмелюсь добавить от себя для парафраза:
Что, вернее, кто сегодня в меню?
Сегодняшний день потенциально удачный для охоты. В долине стал лагерем рыцарский отряд. Не очень, правда, хорошо, что все они отнюдь немолоды. Не первой, так сказать, свежести. Из свежести только напускной лоск. Внутри же… С гармонией и здесь проблемы. Как и везде, мере хорошего сопутствуют несколько мер плохого. Лоск, лоском… Эти плюмажи, блеск надраенных лат, оружия, пуговиц и пряжек… И гигиену они соблюдают… Но староваты они, староваты. После определенного возраста мужское мясо начинает отдавать аммиаком, и чем старше, тем зловоннее.
Наемники и гвардейцы, те помоложе, но и те и другие пренебрегают гигиеной до педикулеза, чесотки и фурункулов.
В обоих случаях приходится перебирать.
Рыцарский лагерь ещё не спит. Зимой «темнеет» рано. Моросит меленький, прохладный дождик—по местным понятиям «снегопад». Шатры разбиты в строгом порядке на равном удалении друг от друга. Горят костры. Дерево здесь пропитано смолой, по качеству не уступающей напалму, и горит ярко, как вольтова дуга. На фоне костров люди как тени. На огонь лучше не смотреть— слёзы градом.
Иду опустив глаза долу.
В лагере вечерняя суета. У костров теснятся закутанные в шубы люди—это рыцарские слуги, конюхи, оруженосцы, все, кому нет хода в рыцарский шатер. Среди них совсем нет молодежи. Все уже пожившие и менее аккуратные, нежели их хозяева.
Фыркают и хрупают овсом стреноженные кони с сумами на мордах.
По лагерю бродят разные типы с меркантильными интересами. Средь них и я. Изображаю падшую женщину, торгующую телом. Проще говоря, проститутку.
Здесь снует народ из разных деревень и местечек, достаточно удаленных друг от друга, чтобы не опасаться быть принятой за чужую. В «темноте», под лунным светом, в «неярких» отблесках костров да еще в зимней одежке вполне удается сохранять своё инкогнито.
Шуба надета на голое тело, но всё равно жарко. Идти приходится медленно, плавно, подстраиваясь под движения аборигенов. Мои нормальные движения раза в два быстрее, чем самые резкие любого из них.
Хорошо, что идет дождь. Он сбивает запах, идущий от тел. С непривычки может и вывернуть. Аромат прогорклого жира и еще чего-то с душком мало кому придется по вкусу.
Стараюсь подойти как можно ближе к шатрам.
Зачастую мне швыряют мелкую монету, чтобы я убиралась и не маячила, иногда просто гонят прочь рыцарские пажи, которые, под стать своим хозяевам, тоже не первой молодости. Эти пусть гонят, но кто-то же в эту ночь подзовет меня к пологу шатра на предмет торга. Поторговаться есть за что. Во-первых, я, по местным меркам, красавица, хотя и бледновата. Во-вторых, умею себя подать. Стриптиз здесь еще не изобрели и потому я могу дать фору любой из местных гейш. В-третьих, деньги нужны всем, даже таким «вурдалакам» как я.
– Эй, дорогуша!– Это адресовано мне.
Окликнувший меня не слишком молод, но есть надежда, что его господин будет помоложе. Могу поспорить, что окликнул он
– Подойди сюда, – манит он меня к себе свободной рукой, облаченной в кожаную рукавицу.
Я послушно иду на зов.
Пламя факела как электросварка. Глаза, поэтому, долу. Хотя и не только поэтому. И приличия соблюдены, и глаза не страдают – двойная польза. Жаль, что здесь не принято закрывать женщинам лица паранджой. Никогда бы не подумала прежде, что о подобном можно сожалеть.
– Сколько? – пожилой паж лаконичен и деловит.
Я думаю, что он прекрасно знает тарифы, но намерен поторговаться, чтобы урвать крошку и себе.
Плохи дела у здешнего рыцарства, коли так побираются их слуги. Что ж поделать, законы истории неумолимы и здесь. Процесс централизации монаршей власти в отдельно взятой стране не терпит ни космополитизма, ни юридического иммунитета рыцарского сословия. Рыцарская же гордость не допускает никаких компромиссов. Рыцарство пошло против ветра истории, который уносит его в небытие.
Сносу в небытие здорово пособляет такая новинка как огнестрельное оружие. Благодаря ему всякая дворянская мелочь подалась в королевские гвардейцы, а местные Робин Гуды легализовались в наемников. И тем и другим король предоставляет оплачиваемое занятие по душе – раскулачивать ставшее на пути исторического прогресса рыцарское сословие. Рыцари сопротивляются как могут, но их дело неуклонно идет к проигрышу. Среди них уж почти нет молодежи. Молодых повыбили в боях. Не в тех боях, к которым их готовили с самого детства. Старых вояк еще спасает интуиция, наработанная за время боевой жизни. У молодых же не было и той жизни, чтобы хотя бы научиться распознавать смерть в иных ипостасях, нежели в тех, которые до сих пор олицетворяли лишь острие и клинок. Они пали жертвой неведения того, что наступили новые времена. Прежнее поколение не знало таких быстрых перемен и готовило себе смену в рамках старых традиций. Результат – рыцарство лишилось преемственности и сейчас просто дерется до конца, стремясь подороже продать свою погибель.
– Ты оглохла? Сколько? – нетерпеливо переспрашивает паж.
Я называю цену.
– Дорого. Сбавь маленько.
Он намерен торговаться. Что ж, поторгуемся. Цена все равно малость завышена.
Паж не промах и предлагает едва ли не половину минимальной цены.
– У меня все таки две ноги, а не четыре, – искренне возмущаюсь я и назначаю свою. На этот раз возмущается паж:
– У тебя там что? Врата в райские кущи?
Он не представляет, насколько он прозорлив.
Я настаиваю на своем. Он все равно тратит не свое и унаследует большую часть имущества господина, которому сейчас так бойко выторговывает погибель.
– Соглашайся, дорогуша! Это достойная плата всего за четверть часа.
Такое предложение меня озадачивает. Торг всегда шел за ночь.
– Четверть часа – не на ночь же, – продолжает торговаться бравый молодец.
– Ты хочешь сказать…? – осеняет меня догадка.
– Да, дорогуша, я прошу для себя. И заработаешь, и комфорт рыцарский, и ночь будет свободна.
Я озадаченно молчу. Как низко пали нравы в этом королевстве.
– Ну, что молчишь, дура!? Или я кликну другую.
– Четверть часа? – Обретаю я дар речи. – Хорошо. Но если нас застанут? У господ рыцарей крутой нрав.