Кенгуру на фресках
Шрифт:
Похороны не заняли много времени. После краткой гражданской панихиды труп соляролога-один был катапультирован в сторону Солнца. Каждый сказал: «Мир праху его»– и занялись своими делами.
«Второй» и «третий», вступив в своеобразные права наследства, изъяли записи почившего «первого» на изучение . Проанализировав, они доложили капитану о том, что аргументы у «первого» были действительно неопровержимые и шли как в пику их расчетов, так и его желаний. По крайней мере, с учетом физического присутствия соляролога-один.
Но теперь всё изменилось.
«Первый» своей кончиной
Сто четырнадцать килограммов массы с плеч долой—это не шутка. Девяносто один килограмм—масса тела покойной и остальные приходились на приспособления, обеспечившие катапультирование. Сто четырнадцать килограммов бесценного топлива!
Все карты в руки. Засучить рукава и за дело!
«Однако,– подумал капитан,-дама была крупная».
Капитан скрыл от экипажа половую принадлежность специалиста «соляролога-два», оставив это на своей совести.
Всегда, словно инквизитор ведьму, искал он женщину в составе своих экипажей, которыми руководил. Все его поиски до сих пор заканчивались фиаско. Но к ним он был привыкший. Подспудно капитан боялся успеха, потому что не представлял себе, что будет делать дальше.
Эта случайная смерть избавила капитана от груза комплекса «что же дальше?», который исчез вместе с просохшими слезами.
Солнце жестоко, но подчас, словно играя, идет навстречу в разрешении задач, которые казались доселе не по зубам. В данный момент их разрешился целый блок.
Нечаянно прекратилась перманентная охота-поиск. Не навсегда – со временем она вновь возобновиться, но сейчас это было неважно. Сейчас капитан испытывал легкость высвобождения, наподобие той, какую испытывает человек, позабывший вдруг навязчивый мотив много дней кряду изводивший его и ведший на грань безумия. Легкость, которая в отличие напряженности поиска, не просто отвлекала, но и делала безразличным к факту того, что у него полностью парализована нижняя часть тела.
Солнце тоже покушалось его жизнь, но пока он отбился. Правда такой ценой… Но такая цена, учитывая комиссионные, устраивала капитана. Комиссионные же были баснословны. Лицензия на квотированную добычу благородного металла из солнечной плазмы являла собой для капитана квинтэссенцию денежного выражения и философского камня и эликсира молодости.
Когда-то алхимики старели в попытках получить либо то, либо другое в надежде наверстать, в случае успеха, упущенные годы, кто безграничным богатством, кто вечной молодостью, но тщетно. Богатства не возникало. Молодость не возвращалась.
Капитан также был своего рода алхимиком, этаким потомком тех, которые специализировались на заклинаниях могущих принудить золото Солнца конденсироваться в их колбах. Их поиск в те времена не увенчался успехом… Однако, если рассматривать формулы плазмоконденсации как подобные заклинания – успех налицо. Понадобилось всего лишь несколько столетий времени… И он пользовался тем,
Сложная и дорогая медтехника делала на Земле его таким же как все остальные, во всяком случае, очень похожим на них. Врата всех мест, где он мог бы удовлетворить любое своё вожделение были открыты ему. Законы, учитывая его статус, предоставляли поблажки, которые и не снились простому смертному. Он ощущал себя полновластным хозяином жизни…
Но всё равно со временем начинало приходить осознание того, что настоящая жизнь проходит мимо, а все это – яркая мишура, имитирующая её. Это осознание ассоциировалось у него с ощущением холода, засевшего внутри тела, от которого не избавляли ни алкоголь, ни деятельность, вырабатывающая адреналин, ни синтетические эндорфины, какие только мог он себе позволить.
Вместе с холодом наступали сумерки. Он не мог отличить утро от полдня и полдень от вечера, потому что они превращали мир в мутное пятно. Цвет в переставал играть значение – всё вокруг становилось оттенками серого.
И тогда он сбегал в космос. К Солнцу. К великому светилу, которому он каждый раз бросал свой вызов, вызов пигмея титану. И не важно, что титан не слышит этого комариного писка. Важно, что вызов сделан.
Засучить рукава и за дело!
Вперед, на ловлю протуберанца! За этой отрыжкой солнечных недр!
Корабль взял разгон.
* * *
Бешеный стук сердца болью отдавался в висках. Капитан обхватил голову руками и бессмысленно мотал ею из стороны в сторону. Ему было плохо. Скорее всего и остальные члены экипажа находились в таком же, если не худшем состоянии. Просчитались немного солярологи.
Высота протуберанца действительно оказалась приемлемой, но очень недолго. Пришлось «нырять» за ним, чтобы завершить реакцию плазмоконденсации. Счет шел на доли секунды. Если времени не хватит, то реакция не произойдет и все усилия и затраты пойдут прахом. Очень дорогим прахом. И ничего поделать нельзя. Нельзя приблизиться к светилу ближе критически допустимого рубежа. За ней круговая орбита превращается в спираль падения и из неё нет выхода – во всяком случае для живых. Человеческий организм не в силах выдержать такого ускорения, необходимого для того, чтобы вырваться из плена солнечного тяготения.
К моменту реакции корабль находился совсем ничего от критической грани, и пришлось ускоряться по максимуму, чтобы уйти от чертогов огненной стихии. Такие большие перегрузки нелегко дались людям, организмы которых подолгу находились в условиях невесомости.
Капитан понемногу приходил в себя. Система накачивала его организм транквилизаторами, обезбаливающим и антидепрессантами. Сердце замедляло ритм, отступала боль, рвущая виски, бытие переставало быть столь невыносимым.
Через несколько часов капитан захотел кофе. Черный с сахаром. Крепко заваренный, обжигающе горячий и приторно сладкий. Он пил его огромными глотками пока обожженное пока нёбо не потеряло всякую чувствительность, а язык не распух и, казалось, стал таким огромным, что вот-вот не поместится во рту.