Кенгуру
Шрифт:
Взяв в рот конец резиновой трубки, он дунул в нее.
— Не жалейте легких, дуйте сильнее! — подбодрял его сержант.
Варью знал, что дуть надо лишь до тех пор, пока кристаллы не согреются от кислорода. Но чтобы доставить полицейскому удовольствие, дунул еще несколько раз. Естественно, кристаллы и не думали менять цвет.
— Не пили? — для верности спросил младший сержант.
— Не пил.
— Ваше счастье.
— На работе не пью,— сказал Варью.
— Все так говорят. А потом, в один прекрасный вечер, трубка так и заиграет зеленью, будто молодой огурчик.
Полицейский собрал свои приспособления и ушел, оставив шофера на обочине дороги.
Варью огляделся. Малайку кто-то прикрыл газетой. Края газеты придавлены были камешками — чтобы не унесло ветром.
По шоссе мчались машины. Будапештцы,
Варью курил и раздумывал, что делать. Солнце все больше клонилось к западу. «Что же теперь со мной здесь будет? «ЗИЛ»—в канаве, права отобрали... Что-то надо предпринять... Предпринять... А что предпринять? — крутилось в голове.— Известить базу... А как? Телефона нет поблизости...» Вдруг ему в голову пришла одна мысль. Выпрыгнув из кабины, он подошел к полицейской машине, где сидел радист. Тот вопросительно поднял голову.
— У меня к вам просьба,— сказал Варью.
— Что за просьба?
— Права у меня отобрали. Я тут с «ЗИЛом», вон он, в кювете... С тремя тоннами груза. Надо как-то базу известить. Вы не могли бы мне помочь?
— Как?
— По радио нельзя связаться?
— Вряд ли... Могу сообщить в дорожную службу в Мартонвашаре, а оттуда уж в Будапешт позвонят.
Радист вызвал Мартонвашар, назвал имя Варью, номер машины.
Вернувшись к «ЗИЛу», Варью сел на траву, прислонившись спиной к теплому колесу, и стал ждать. Долгое время ничего не происходило. Он выкурил еще сигарету, выкурил медленно, разглядывая горящий ее кончик, пуская колечками дым. Часов в пять прибыл грузовик со снегоочистительным щитом. Из машины вылезли двое, походили вокруг сгоревшей «короллы». Потом встали на обочине и криками, знаками стали показывать шоферу, что делать. Грузовик развернулся поперек дороги и двинулся на «короллу». Скрежеща по бетону, чем-то хлопая и звеня, останки золотисто-желтого чуда вывалились на обочину. Полицейские явно остались довольны операцией: теперь шоссе освободилось для движения по всей ширине. Около шести часов полицейские сели в машины и уехали в сторону Будапешта. На месте аварии осталась лишь одна машина, с радистом и младшим сержантом, который брал у Варью пробу на алкоголь.
Движение на шоссе оживилось. Будапештцы, выехавшие на уик-энд, поддавали газу, спеша до темноты добраться до места. Варью глазел на проносящиеся машины, пытался выхватить, разглядеть мелькавшие лица. Силуэты мужчин, девушек, детей, женщин появлялись и мгновенно исчезали, не оставив следа, ничего, что могло бы закрепиться в памяти. Только цвет волос как-то можно было заметить да рубашек, пиджаков — коричневых, клетчатых... Варью пробовал представить себе какую-нибудь крепкую, с достатком семью, как она приезжает к себе на дачу — в Шиофок, Замарди, Сантод или еще куда-нибудь. Летний домик-вилла стоит почти на самом берегу. С просторной белой террасы видна гладь озера. В саду стоят березы и какие-то высокие кусты с красными листьями. Из сада выходит калитка прямо к Балатону. С берега в воду ведут несколько ступенек. Жена и дети, конечно, тут же бегут купаться. Муж — инженер, врач или директор — устало садится в плетеное цветное кресло. Смотрит на сад, потягивает пиво. Холодильник у них чуть не доверху полон австрийским пивом. Вообще-то у них даже два холодильника: один в Пеште, другой здесь, на даче. И два телевизора, два тостера... Подбегает собака, ложится у ног хозяина. Собака у них наверняка есть. Большая, с гладкой шерстью, легавая или ирландский сеттер. Собака у них одна, и потому они ее возят туда-сюда в машине.
Варью попытался вообразить, что
Но как он ни силился, а представить такую картину не мог. И вообще ему хотелось не к Балатону, а домой, в Кёбаню. Вот от холодного пива бы он не отказался... Варью ни капли не завидовал всем этим состоятельным, благополучным людям. Он не испытывал никаких чувств по отношению к ним. Ему все стало безразлично. Конечно, прежде, до сегодняшнего дня, когда он еще был человеком веселым и жизнелюбивым, прежде он строил всякие планы. Представлял то одно, то другое. И все казалось ему хотя и неопределенным, но достижимым... Однако даже раньше, мечтая, он думал не о даче на берегу Балатона. Мечты уносили его дальше, гораздо дальше, в Ниццу, Марсель и еще более отдаленные края, куда-нибудь в Неаполь или в крайнюю оконечность Калабрии. Чтобы ехать обратно по извилистым приморским дорогам. Даже в Марселе или в Неаполе не хотел Иштван Варью владеть виллой с белой террасой и все потому, что он не хотел, не любил приезжать куда-либо окончательно. Его дело было — ехать по дорогам, водить огромные, наполненные товаром камионы и смотреть, смотреть на мир...
Варью встал, огляделся в тоске. Вышел на обочину; постояв, направился к груде обгоревшего железа, которое совсем недавно было золотисто-желтой «короллой». Варью хотелось еще раз взглянуть на ее останки. Но, не дойдя до машины, он встал, как вкопанный. На обочине, закрытое газетой, лежало тело цюрихского коммерсанта. Варью повернулся и побрел назад. Потоптался возле «ЗИЛа», обошел его кругом. Он никак не мог придумать, чем заняться. То ли по полю гулять, то ли сидеть в кабине?.. Варью снова закурил, стоя около машины в полу-летаргическом состоянии.
Солнце уже кануло за холмы, когда пришел фургон забрать трупы. Сумерки еще не мешали видеть, что происходит.
Фургон подогнали сначала к малайке, убрали камешки, газету; подняв тело, положили его в машину. Полицейские работали спокойно и профессионально. Они даже не замедлили движение на шоссе. Затем фургон подъехал к трупу водителя «короллы». Вечерний ветер подхватил газетные листы, снятые с малайки, поволок их по дороге. Листы мчались, шурша, разворачиваясь, потом вдруг словно бы взмахнули крыльями и взмыли в воздух над лугами. На фоне закатного неба они походили на огромных черных птиц.
Еще не стемнело, когда санитары подобрали все жертвы, попрощались с полицейскими и уехали. За черным фургоном метнулась с рыданиями женская фигура. Младший сержант вылез из машины и догнал женщину. Подвел ее к машине, усадил. Затем бросил еще один взгляд на место происшествия и, видимо считая дело законченным, сел рядом с женщиной; машина двинулась. Варью долго смотрел вслед ее красным огням. «Вот и все,—думал он,— Вот и вся жизнь... Одно неверное движение — и конец...» Он остался один на дороге. С поля потянуло прохладой: дышала сыростью приближающаяся ночь. Варью поежился; ему представилось, что где-то недалеко, за кукурузой, лежит среди прибрежных ив неуютный, болотистый луг и от него-то и доносит ветер сырые испарения. Он с надеждой глянул в сторону Будапешта. Но смена все еще заставляла себя ждать.
Он поудобнее устроился в кабине, закутался в куртку и долго смотрел в клубящийся над лугами мрак. «Э, так ведь меня не заметят, — пришла вдруг в голову беспокойная мысль— Стою тут в темноте, и не видно: не то корова, не то копна...»
Он включил подфарники, потом и фары, для верности. В кабине не сиделось. Он спрыгнул на землю, стал ходить взад-вперед. Вечер все бесповоротнее переходил в ночь. Кожаная куртка, в соответствии с модой едва достававшая до пояса, не спасала от холодного ветра. Варью, стараясь согреться, то быстро шагал по обочине, то останавливался и делал наклоны — все время нетерпеливо поглядывая на дорогу. В довершение ко всему в нем вдруг проснулся голод, он жег, терзал его изнутри. Последний раз Варью ел ранним утром. В течение дня, за волнениями, он и не вспомнил о еде; но теперь на смену волнениям пришла какая-то тоскливая, тупая усталость, вытеснившая все чувства, кроме холода и голода. В кабину Варью забираться не хотел, боясь, что пропустит смену и будет торчать здесь до утра. Он достал последнюю сигарету, закурил, следя за вспыхивающими и потом медленно растворяющимися в темноте красными стоп-сигнальными огоньками поздних машин. Видно, забыли о нем на базе; или из Мартонвашара вообще не передали в Будапешт о случившемся.