Кенозёры

Марков Владимир Григорьевич

— Вот что, старик. Стоит в поле низкорослая берёза, на поляне. На эту берёзу каждый вечер Чудо садится. Ты сходи-ко, спроси у Чуда, что надо со мной делать, чтоб вылечить.

Время трогается к вечеру. Старуха обрядилась Чудом, пошла и залезла на берёзу, сидит в сучьях.

Старик прямо с работы отправился на поляну. Приходит к берёзе и видит: сидит на ней Чудо. Старик и спрашивает:

— Чудо моё, Чудо, что мне с жинкой делать? Заболела, и лекарства никакие не помогают.

Чудо и отвечает:

— Возьми-ко, отделай бабку как следует ночью. И выздоровеет она.

Побежал старик домой. А

бабки и нет. Расстроился.

Тут и старуха пришла.

— Где ты была, бабка?

— У соседки была, да едва и домой дошла. А ты-то ходил, старик, на поляну?

— Ходил, ходил!

Так чего тебе Чудо-то сказало?

— А Чудо говорит, чтоб отделать тебя, и поправишься. Пойдём-ко на кровать.

Свалились. Отшатал старик старуху. Дело кончили. Дед и спрашивает:

— Ну как, не легче?

— Ой, и правда полегчало.

Поужинали. Старик снова начал старуху лечить. Лечил, лечил. А утром заспал, зашибло.

Старуха выстала рано. Блины печёт. Напекла и кричит:

— Старик, вставай блины есть.

Старик поднялся и спрашивает:

— Ну как, легче сегодня?

— Поправилась совсем, старик!

— Вот, бабка, как Чудо всё знает. Надо всегда с ним советоваться.

Солдат и старуха

Шёл солдат со службы. Наголодался по бабе. «Ну, — думает, — первая попавшаяся — моя». Только подумал, навстречу — старушка с батожком. Солдат поздоровался, видит: у неё во рту один зуб торчит, да и тот гнилой.

— Бабушка, есть постановление: у какой женщины есть один зуб, ту один разок надо.

Сошли с дороги-то, легли на травку. Солдат и отработал старушку. И пошёл дальше. Бабка поднялась с травки-то и кричит вслед:

— Постой, солдатик! У меня ещё окоренок есть! Махнул солдат на бабку рукой и пошёл своей дорогой.

Саня и Комарик.

ХОДИТ ЛЕШИЙ ПО ОПУШКАМ, ДУРИТ ГОЛОВЫ ДЕВЧУШКАМ

В те дни стояла сенокосная пора, дни были жаркими. И по вечерам дети и взрослые сидели на скамеечках под окнами, отдыхали от дневных забот, вели разные разговоры. К нам на беседу в тот вечер заглянула родственница Тася. Поговорили о том о сём и как-то незаметно, не к ночи будет сказано, вспомнили про нечистую силу. Мои внуки и местные мальчишки, сидевшие тут же, на завалинке, сразу насторожились, прислушались к разговору старших. Но и нам, взрослым горожанам, было любопытно услышать о проделках и кознях лешего, ибо встречи местных жителей с ним, как говорится, имели место быть. И подтверждение тому — три рассказа, которые мы услышали от моей троюродницы Таисии Фёдоровны Прокопьевой.

Заплутали в трёх соснах

Мама моя ещё была жива и в силах. Пошли мы с сестрой Лидкой за клюквой на болото. Забрались в самый конец, за перелеском увидели свою маму. Мы и не знали, что она тоже по ягоды направилась. Подошли к ней, а она ни с того ни с сего кричит на нас: «Какого лешего сюда припёрлись? Мою клюкву брать? Я тут собираю, убирайтесь отсюдова!»

Мы

глядим: ягод у неё немного, да и мелкие. Ладно, уйдём, места в лесу всем хватит. Перешли ещё один перелесок. Вдруг небо потемнело, ветер хлестанул мелким дождичком. Забрели в какую-то чащобу: малинник — выше головы, папоротник — выше головы, под ногами ямы да кочки, ноги сломать можно. И по этой чащобе не идём, а ползём. В одну сторону двинемся — нет выхода, в другую — тоже сплошные заросли. Не знаем, что делать, хоть плачь! Ещё и расспорили с сестрой: куда идти? Мне кажется — в одну сторону, а ей — в другую. Вот сидим на кочках и спорим.

Тут я вспомнила мамин рассказ, как она блудила и только после переодевания из леса вышла. «Лидка, — говорю, — давай переодеваться!» Сняли мы с сестрой платья, вывернули их на левую сторону, снова оделись. Вот не поверите, а всё так и было: глядим и глазам своим не верим — в трёх метрах от нас старая дорога, а заросли папоротника и малинника пропали, как их и не бывало. Ой как мы обрадовались, плюнули на все ягоды и домой по дороге вприпрыжку побежали. А ведь водил нас лесовой. Если бы не переодевание, один Бог знает, чем бы закончилось наше хождение за клюквой в ту осень.

«А я с дедушкой была»

Случилось это в Иванов день. Ведь у нас в Рыжкове это самый большой праздник — седьмого июля со всех деревень народ собирается, всё Кенозеро в гости приезжает. Все пляшут у тёти-Маниной избы, вот в кадриль пошли. И дети маленькие тут же под ногами путаются, мешают. А сестре моей Надьке тогда было четыре годика. Вот и она в эту пляску сунулась. Там наша мама тоже кадриль ходила. И закричала на Надьку, мол, поди ты, девка, отсюда, отойди подальше, то стопчем, дай кадриль-то сплясать! После кадрили-то хвать, а Надьки нигде нету. Стали искать. Дома — нет, на деревне — тоже нет. Обегали все берега: на хорошее-то не подумается, когда девка потерялась. Искали часа два, потом мама побежала к тёте Дуне (померла она уж много лет назад). Пошла тётя Дуня за деревню, поворожила. Вернулась и говорит маме: «Подите домой и не ищите. Сегодня же сама найдётся ваша детка».

Уже ближе к ночи другая моя сестра Машка пошла по деревне и увидела потеряху: стоит на углу дома тёти Дуни, стоит и улыбается. Рассказывает потом: «Я всё время тут стояла, вы меня не видели, а я видела, как вы меня искали. Стояла я с дедушкой бородатым. Он меня за ручку держал».

Мама после этого и говорит: «Будет больше по кадрилям ходить да девку куда-то отправлять! Закрыта она была от всех крещёных. Хорошо, что успели поворожиться, а то бы увёл лешак Надьку в лес, и сгинула бы она там как иголка в стогу — не сыскать бы».

«Догадлива ты, девка!»

Моя мама была со своей подругой на сенокосе, в лесу. И вот надумалось подруге сходить домой. После полудня они пограбили сена, и та отправилась по тропинке в деревню. Дошла до ручья и вздумала напиться. Прильнула к воде губами и вдруг почувствовала, что кто-то на неё глядит. Обернулась: позади стоит старик в армячишке, подпоясанном красным кушаком. В руках суковатая палка. Девица-то сразу в старике признала своего родного дядюшку Стёпу. Говорит ему: «Дядя Стёпа, ты-то тут откуда?» А он ей отвечает: «Я тута осоку кошу. Пойдём, девка, со мной!»