Керенский. Вождь революции
Шрифт:
— Мне дали гарантии, что не посадят и не убьют. А кто дал приказ, я не знаю и знать не хочу. Это быстрая смерть, и даже на вашем уровне я бы не старался это узнать. Одно могу сказать, это были люди из боевой организации, связанной с вашими коллегами по партии. Это всё, что мне известно.
— Угу. Вот как, интересно. Допустим. У вас остались ещё связи с боевыми дружинами Петрограда?
— Остались, но мало. В основном, все боевые дружины разгромлены. Многие погибли в противостоянии с боевиками эсеров ещё раньше. Остались так, мелкие сошки, и те попрятались.
— Грустно, но мне
— А для каких целей?
Керенский усмехнулся.
— Для самых разных. Мне нужны боевики, рыцари без страха и упрёка, а также готовые на всё наёмники.
— Эээ, вы имеете в виду, что вас интересует три категории?
— Мне нужны люди, готовые выполнить любой мой приказ, вплоть до ликвидации нужного мне объекта, но не только. Большего вам говорить смысла я не вижу. У вас плохая аура и провокация — это ваша вторая стихия, но мне это и нужно. Платить буду много.
Юскевич откинулся назад. Его глаза заблестели лихорадочным огнём, словно в предвкушении чего-то очень важного. Видимо, он прикидывал перспективы своего существования в новом качестве и картина, нарисованная воображением, ему явно понравилась. Было видно, что он принял для себя решение.
— Вы не пожалеете, что возьмёте меня. Знаете, сколько я провёл различных операций? Николашка нас субсидировал, а мы жили на эти деньги, и не только на эти. Кроме царских, мы получали деньги и от других людей. Отрабатывали заказ на еврейские погромы. Это ведь не проблема, набрать отребье и пойти с ними совершать погром. Нет, рабочие с нами не шли, они идейные. И большинство монархистов тоже. Но это и не требовалось. Все, кто верил в монархию и русских, в погромах не участвовали, для этого всегда находились другие, менее разборчивые…
Вы даже не представляете, как это было легко организовать в Малороссии. Местные с удовольствием шли грабить евреев, готовы были даже убивать. Но евреи уже знали, что на них будет совершено нападение. Они всегда об этом знали и вооружались заранее. Я ненавижу евреев, пся крев! Мой дворянский род восходит к польским магнатам. Когда-то мы держали в своих крепких руках половину Польши. И мои руки сейчас не менее крепки, из них никто ещё не вырывался! Можете полностью на меня рассчитывать. Даже не сомневайтесь во мне, я справлюсь. Людей найдём. Тюрьмы открыты, вокруг полно убийц и дезертиров. Главное, чтобы деньги были. Или, если не деньги, то продукты и снаряжение.
— Прекрасно! Вам следует разделить людей на две категории: непосредственно на тех, кто готов идти на преступление, и на тех, кто поумнее и может пригодиться в более тонких операциях. Подставы, провокации, определённые частные акции. Вы должны понимать!
— Я понимаю! — кивнул головой Юскевич, — я прекрасно вас понимаю.
— Где вас смогут найти мои люди?
— Я сниму квартиру на Литейном и уведомлю вас об этом через вашу приёмную, письмом от господина Биллона.
— Биллон? Очень интересный псевдоним. Хорошо! Я освобожу вас немедленно. У вас есть вещи в камере?
— Нет, всё, что мне надо, у меня с собой, а пальто у охраны.
— Прекрасно! Но предупреждаю
Юскевич слегка побледнел. А потом махнул рукой.
— Да отошло уже всё, готов я, деваться-то и некуда, а у вас власть.
— Прекрасно. Надзиратель! Освободить и отпустить на все четыре стороны. Бумаги я подпишу.
Вошедший надзиратель кивнул головой и, забрав бывшего заключенного, увёл его с собой.
— Предаст, сука! — подумал Керенский про себя. Но не сейчас, позже. Главное, вовремя об этом узнать. Впрочем, выбор был изначально не богат. Не богат, — снова повторил он еле слышно вслух и погрузился в тягостные размышления.
В дверь комнаты постучали.
— Войдите!
— Господин министр, доктор Дубровин, заключённый Трубецкого бастиона, доставлен к вам конвоем.
— Прекрасно, заводите.
Через пару минут в комнату завели усталого и сгорбившегося человека, с изможденным лицом, обрамлённым чеховской бородкой и усами. Тёмное от грязи и недосыпа, оно было покрыто сетью ранних морщин от перенесённых испытаний.
Керенский взял в руки личное дело и громко прочитал вслух.
— Александр Иванович Дубровин, основатель и глава «Союза Русского народа»?
— Да, — коротко ответствовал доктор.
— Вы врач? Детский врач?
— Да, я имею частную практику.
— А почему вы тогда в тюрьме, если вы врач?
— Потому что меня туда посадила буржуазная революция, — устало ответил Дубровин, не удивляясь глупым вопросам Керенского.
— А за что она вас туда посадила?
— А я не знаю. За то, что я монархист, видимо. Но не только, — с горечью произнёс Дубровин.
Он внезапно поднял голову и голосом, дрожащим от слабости, но полным истовой веры, стал говорить.
— А также за то, что я патриот России и русофил. Мне приписывают национализм, но в чём он отличается от патриотизма? Разве я против инородцев? Разве я считаю, что русские лучше их или пропагандирую это? Я осудил еврейские погромы. Об этом напечатали в нашей газете «Гроза», а также в других печатных изданиях. Русские никогда не притесняли другие народы, они все сохранили свою численность. Вспомните англосаксов и немцев, вспомните испанцев и французов. Разве они также относились к покорённым народам, как и мы?
Почти все народы и народности, населяющие Российскую империю, освобождены от воинской повинности. Только добровольцы из их числа воюют бок об бок с русскими солдатами на фронтах. Возможно, не все они имеют сейчас равные права, но разве мы против этого? А что сейчас? А сейчас по улицам Петрограда нельзя пройти с плакатом «За Россию!», «За Родину и Отечество!», «За русский народ!». Сейчас приветствуются только лозунги: «Даёшь революцию!», «Даёшь свободу!» и «Даёшь интернационал!»
Россия никому не нужна и, в первую очередь, своему народу. Как мы до этого докатились, я не понимаю? Как можно было прийти к этому? Каждый сам по себе. Моя хата с краю, ничего не знаю.