Кэрри во время войны

Бодэн Нина

– Она умирает, - подтвердил Альберт.
– Ты хочешь сказать, что я не должен был говорить тебе об этом?

Кэрри сама не знала, что она имела в виду.

– Она не должна об этом говорить, - ответила она.

– Почему?
– удивился Альберт.
– Лично для нее это имеет некоторое значение.

– Это страшно, - сказала Кэрри.
– И она страшная. Похожа на привидение. Надевает все эти бальные платья, зная, что умирает!

– Когда она их надевает, они вселяют в нее мужество, - объяснил Альберт.
– Ее жизнь когда-то состояла из балов и красивых туалетов, поэтому сейчас, когда на ней бальное платье, ей вспоминается, какой она была счастливой. Между прочим, это я подал ей такую идею. Когда я сюда приехал,

я заметил, что она несчастна. Она все время плакала. Как-то вечером она велела Хепзебе показать мне свои платья и посетовала, что уже никогда не сможет их надеть. Почему не сможет, спросил я, и она ответила: зачем, мол, их надевать, раз никто не видит. Тогда я сказал, что мне очень бы хотелось посмотреть. С тех пор всякий раз, когда она чувствует себя сравнительно хорошо, она надевает новое платье, я иду к ней и смотрю, а она рассказывает мне про те времена, когда носила его. По правде говоря, это довольно интересно.

Он говорил об этом как о чем-то вполне обычном. Кэрри же, представив себе пожилую больную женщину, одетую в вечернее платье и украшенную драгоценностями, а рядом с ней худенького - кожа да кости - мальчика в очках, никак не могла с ним согласиться.

– Смешной ты, Альберт. Не такой, как все, хочу я сказать. Необычный.

– А я не хочу быть как все, - заявил Альберт.
– А ты?

– Не знаю, - пожала плечами Кэрри.

Альберт вдруг показался ей таким взрослым, что рядом с ним она почувствовала себя глупой и маленькой. Ей захотелось рассказать ему про то, что миссис Готобед велела передать мистеру Эвансу, и спросить его, о чем, по его мнению, миссис Готобед говорила, но она не могла придумать, как все это изложить, чтобы не показаться ужасно бестолковой. Но тут в кухню ворвался Ник в сопровождении мистера Джонни, и расспрашивать уже было некогда.

– О Кэрри, если бы ты только видела!
– в возбуждении кричал Ник. Озеро, а на нем коричневый остров с белыми чайками! Сначала мне ничего не было видно, но мистер Джонни велел мне сесть и ждать, я сидел не двигаясь, и тогда остров словно зашевелился. И коричневым он был вовсе не из-за земли, а потому что на нем, так плотно прижавшись друг к другу, что под ними не видно было травы, сидели тысячи тысяч птенцов. О Кэрри, такого зрелища я еще не видел за всю мою жизнь! Какая красота!

– Точно такая же, как в тот раз, когда родился теленок. Или же когда ты на свое десятилетие получил в подарок перчатки. У тебя все красота, довольно кисло заметила Кэрри.

– Ну и что?
– Ник был озадачен и обижен. Но вдруг он улыбнулся: - А теперь твоя очередь, да? В будущем месяце твой день рождения!

День рождения Кэрри был в начале мая. Мистер Эванс и тетя Лу подарили ей носовые платочки, а мама прислала зеленое платье, которое оказалось тесным в груди и коротким. Тетя Лу предложила подшить платье другим материалом, чтобы удлинить его, но лиф расширить было сложно, поэтому Кэрри немного поплакала, оставшись одна, но не из-за того, что платье нельзя было надеть, а из-за того, что мама не догадалась, как она за это время выросла. По этому поводу она все утро ходила расстроенная, но после занятий, когда они отправились в Долину друидов, настроение у нее улучшилось. Хепзеба испекла пирог с белой глазурью и украсила его двенадцатью свечками, а мистер Джонни сплел из полевых цветов ей на голову целую корону.

– Теперь ты майская королева, - сказала Хепзеба.

Кэрри была в короне, пока они сидели на солнышке и ели пирог, но ко времени ухода домой цветы немного завяли.

Альберт проводил их до насыпи:

– Нужно было намочить цветы в священном источнике, - заметил он. Тогда они никогда бы не завяли.

Он говорил, по-видимому, всерьез.

– Ты в это веришь?
– спросила Кэрри.

Альберт пожал плечами.

– Хепзеба верит и не верит. Когда она готовит настой из трав, она всегда берет воду из источника, говорит, что с горы

бежит чистая вода. Но, по-моему, она считает, что дело не только в этом. Кто знает? Только как-то вечером она помазала водой из источника мою бородавку, и утром, когда я проснулся, бородавки не было и в помине.

– То же самое бывает и от сока фасоли, - сказала Кэрри.
– Или если помазать слюной натощак. У Ника была бородавка, он каждое утро плевал на нее, и к концу недели она пропала.

– То - колдовство, - заявил Альберт.
– А наш источник священный. Это совсем другое дело.

– Хочешь сказать, что он считается священным с незапамятных времен? засмеялась Кэрри, стараясь показать, что не верит в эти басни.
– То же самое говорит и тетя Лу, но она у нас немного с приветом.

– По правде говоря, не знаю, - пожал плечами Альберт.
– И никто не знает. Только когда-то здешние места считались священными. И не только лес, но и вся гора. Там ведь нашли руины старинного храма - сохранилось лишь несколько камней да старые кости, - откуда, по-моему, и появился этот череп, помнишь, я тебе рассказывал? В других частях света тоже нашли такие же храмы, кладка стен у них оказалась одинаковая, отсюда сделали вывод, что когда-то существовала единая религия.

Кэрри вспомнила, как они впервые шли по этому лесу, и вся похолодела, хотя день стоял теплый и у них над головой, над верхушками темных тисовых деревьев по-прежнему ярко светило солнце.

– Помнишь, когда мы в первый раз пришли к вам?
– зашептала она, вовсе не собираясь шептать, но так уж у нее получилось.
– Мы ужасно напугались. Так вот, нас напугал не только мистер Джонни. Еще до того, как мы услышали его, мы слышали что-то вроде глубокого вздоха. Или стона. Не смейся!

– Я не смеюсь, - сказал Альберт.
– Смеяться над чужими страхами не менее глупо, чем бояться. Здесь не страшней, чем в церкви. По-моему, просто места, где в старину стояли храмы, вызывают у людей какое-то странное чувство...
– Помолчав, он добавил шепотом, как и Кэрри: - Если, конечно, не существует какой-нибудь таинственной силы...

– Ты меня дразнишь!
– возмутилась Кэрри, и он засмеялся.

Они уже дошли до конца тропинки и очутились возле насыпи, залитой солнцем.

Из туннеля показался поезд. Он простучал мимо, обдувая ветром их одежду и волосы. Ник, который шел впереди, был уже у поворота, где полотно железной дороги огибало гору, и Кэрри увидела, как он зажал уши руками, когда паровоз загудел.

– Бедный Ник, - заметила она.
– Он ненавидит гудки.

– Кэрри...
– позвал ее Альберт, и, когда она обернулась, его лицо было близко-близко. Он поцеловал ее, ткнувшись очками в ее нос, и сказал: Поздравляю тебя с днем рождения!

Кэрри не сумела придумать, что сказать в ответ.

– Большое спасибо, - наконец очень вежливо выдавила она.

– Девочки не говорят спасибо, когда их целуют.
– Хотя у Альберта по-прежнему был спокойный, менторский тон, лицо у него загорелось. Он поспешно отвернулся, помахал, не глядя, рукой на прощание и побежал вниз по дорожке. И как только скрылся из виду, громко запел.

Кэрри тоже пела, прыгая по шпалам, пела и смеялась про себя. Когда она поравнялась с Ником, он спросил:

– Чего ты смеешься?

– Что, мне нельзя смеяться? Такого закона нет. Слышал ли ты когда-нибудь про закон, который запрещает смеяться, мистер Умник-Разумник?

Но такой закон, по-видимому существовал. Не настоящий закон, разумеется, а правило, которое Кэрри выработала для себя и которого до сегодняшнего дня, когда она забыла о нем, старалась неуклонно придерживаться. Забыла, что нельзя показывать мистеру Эвансу свою радость...

Подпрыгивая и напевая, она бежала вверх по улице, пока не очутилась в лавочке у мистера Эванса. Смех так и пузырился у нее внутри, и, когда мистер Эванс поднял глаза и сказал: "А, это ты!", она не смогла сдержаться и засмеялась.