Кесарь
Шрифт:
Между тем, ко мне подскочил один из елецких ратников, схожих со мной по комплекции; кажись, зовут его Фролом. Последний скинул с себя стеганный тягиляй, подбитый мехом у воротника и ватный шлем-шапку, именуемый «бумажным шеломом». Вроде бы и броня – а вроде бы и верхняя, довольно теплая одежда… Впрочем, холода я особо не ощущаю – и также скинув с себя шляпу, плащ и дублет, я быстро натянул чужую броню. После чего разом взлетел в седло подведенного под уздцы коня, с удовлетворением отметив, что в седельных кобурах последнего все еще покоятся как штуцер, так и пара неразряженных
– Все братцы, не поминайте лихом! Жду у вас у князя… Вперед!!!
Я пришпорил чужого коня – благо, что «родные» сапоги со шпорами не снимал, и скакун бодро рванул вперед, мгновенно почуяв на себе уверенного в себе наездника, не терпящего проволочек…
Лишь бы успеть!!!
– От немчура поганая князя нашего загубить решила!
– Ох и зададим мы немцам жару!
– Подкупили, значится ляхи свеев!
До моего слуха грозной разноголосицей доносятся крики ратников. И с какой же пугающей легкостью треклятым иезуитам удалось пустить подлый слух – да поднять лагерь, сыграв на недоверии московитов к шведам и прочим нерусям! И насколько же легче все было опровергнуть, коли Михаил находился бы в сознании…
Ох, не ждать вам от меня пощады! Отдам Леграну, пусть поупражняется в своем нелегком искусстве, вспомнит былой навык палача!
Н-да… Подобными мыслями я стараюсь заглушить животный страх, ширящийся в моей груди – вновь физически ощущая, как сквозь пальцы утекает драгоценное время… Но до единственной на весь лагерь избушки осталось уже недалече – и, к своему вящему изумлению, я смог разглядеть «полковое» знамя архангельских стрельцов с изображенным на нем двуглавым орлом и апостолом Петром! А после – и ровные ряды архангельских и мангазейских стрельцов, кои уже обступают избу, строясь вокруг княжеского убежища и моих рейтар удивительно четким квадратом.
Право слово, пехотное каре! А Дадыд-то, Давыд… Все сделал четко, не дожидаясь иных понуканий – выступил, как видно сразу, как только в лагере начались волнения! Собственно, все в его стиле – вон, и ратники слушаются беспрекословно, безмерно уважаю своего воеводу…
Ну, буду жив – жбаном лучшего хмельного меда проставлюсь, лучшего коня отдам, лучший клинок! Да все, что угодно отдам, кроме Хунда и отцовского пистоля фон Ронина!!! Ничего не жалко!!!
– Сто-о-о-й!!! Куды прешь?! Не видишь, нельзя сюда, остолоп?!
Не намереваясь пасовать перед стрелецким головой, вышедшим вперед своих ратников, я громогласно воскликнул:
– Вели звать воеводу, дурень, коли сотником желаешь остаться! Скажи, что от Сабастьяна фон Ронина, командующего русскими рейтарами волею великого князя!
Несколько опешивший стрелец отступил на шаг – но тотчас насупился, никоим образом не спеша выполнять мое поручение. Однако же из-за спин стрельцов уже послышался знакомый, зычный голос:
– Пропустить полковника!!!
Заслышав рев воеводы, стрелецкий сотник изменился в лице – и тотчас приказал своим ратникам дать мне дорогу; проследовав за ряды построившихся в каре воинов, я спрыгнул с коня, и с чувством обнял Давыда Васильевича:
– Братец, на таких как ты – земля русская
Жеребцов смущенно хохотнул – после чего легонько так ткнул меня вбок пудовым кулачищем, коим можно и коня убить ударом в лоб:
– А ты вижу, скинул немецкое платье, да наконец-то одел нормальную одежду? Выглядишь, как заправский русак!
Теперь хохотнул уже я – нервно, но ощущая при этом, как слабеет груз страха и ответственности на моих плечах, немалую часть которой принял на себя Давыд:
– Боюсь, путешествуя по лагерю в немецком платье да в одиночку, сейчас я бы пал жертвой набирающей ярость толпы… Прошу тебя, не спеши пускать пищали в ход! Со стороны взбунтовавшихся может раздаться несколько выстрелов – но палить будут предатели-фрязи, надеясь, что тогда уже все стрельцы дадут ответный залп! И начнется бой между самих русичей, в ходе которого княжеское войско погибнет, не потерпев поражения в полевом бою… И не выходи вперед стрельцов, прошу тебя! Вороги вооружены укороченными штуцерами, те палят раз – но далеко и точно; есть и приспособа, позволяющая послать пулю в цель. Не рискуй собой попросту, сейчас твое влияние на простых воев куда как выше, чем у того же Делагарди…
Разом насупившийся, посерьезневший воевода злобно прохрипел:
– Вот ведь выродки поганые! Ну я их…
Я согласно кивнул:
– Желаю того в не меньшей степени, Давыд Василич, в не меньшей степени… Есть ли какие вести от князя, не пришел ли в сознание?
Жеребцов, чуть успокоившись, только мотнул головой.
– Вестей нет, вроде как спит… Ничто, с Божьей помощью встанет на ноги! Вон, личный лекарь Якоба Делагарди со учеником прибыли, вельми ученый человек! Дай Бог, поставит-то кесаря на ножки.
И снова по спине моей обдало могильным холодком…
– Лекарь? Личный?
Жеребцов как ни в чем не бывало кивнул:
– Да, лекарь – ученый человек, вроде как немец по виду; может, прибыл со свеями? В годах уже, по латыни шпарит – дай Бог каждому! За него больше ученик изъяснялся…
Я не дослушал воеводу – и одним прыжком вскочив в седло трофейного коня, отчаянно пришпорил скакуна.
Время!
Как же дорого время…
Дико заржавший конь (шпоры ранили бока животного, но сейчас нет возможности его беречь) рванул к виднеющейся всего в пятидесяти шагах избушке – и домчал меня за несколько секунд!
Не все мои рейтары успели узнать меня в новом обличье – и когда я резво соскочил с чужой лошади (попутно отметив еще двоих на коновязи) да рванул ко входу в избу, мне решительно заградил дорогу один из караульных:
– Стой! Велено не пущ…
– С дороги!!!
Прохор – так зовут старшего в паре караульного (уж солдат своей сотни я знаю в лицо поименно) шарахнулся в сторону, узнав голос:
– Господин полковник…
– Дверь!!!
Я рванулся вперед, в распахнутую дверь, уже достав первый пистоль, ввалился в сени – и, ругнувшись, ринулся вперед, едва не снеся еще двоих стражей, замерших у входа в горницу! Нет времени хоть что-то объяснять… Солдаты же схватились за рукояти сабель – да вовремя признали командира…