Кетцалькоатль
Шрифт:
— К нам приплыли купцы с юга.
Я подумал, что прибыли торговцы-майя из какого-нибудь поселения с территории будущей Гватемалы, поэтому произнес:
— И что в этом особенного, что ты так быстро бежал?!
— Они приплывают к нам раз в несколько лет и привозят диковинные товары, — доложил он.
— Много товаров привозят, лодки большие? — поинтересовался я.
— Они приплывают на плотах с парусами, — сообщил гонец.
Точнее, я не знал слова плот и парус на языках майя и уавеков, поэтому позвал командира караула, миштека, неплохо говорившего на языке майя, с помощью которого минут за пять выбили из юноши эту информацию.
В придачу гонец сказал, что плыли купцы в Салину дольше месяца. Я прикинул, что скорость плота с парусом и при попутном Перуанском течении, которое проходит вдоль западного берега Южной и Центральной
— До утра отдыхай, а потом побежишь в Салину и передашь, чтобы не отпускали купцов до моего прибытия, — приказал я гонцу.
— Они долго пробудут, — заверил он. — Иногда на несколько месяцев остаются, ждут, когда попутное течение будет.
Вдоль западного берега южной части Северной Америки и северной части Центральной проходит северное Калифорнийское течение. Видимо, когда по каким-то причинам ослабевает южный пассат, подгоняющий южное Перуанское течение, набирает силу Калифорнийское и северные ветры, которыми и хотят воспользоваться купцы, чтобы вернуться домой. Это природное явление позже назовут Эль-Ниньо (Малыш), а его противоположность — Ла-Нинья (Малышка). Значит, необразованные южноамериканские индейцы уже знают, когда эта сладкая парочка совершит очередное па, поменявшись местами. Европейцы додумаются только в двадцатом веке, проведя массу наблюдений, замеров и исследований на береговых станциях и научных судах.
Плот оказался бальсовым. Это дерево растет в Южной Америке. В сухом виде легче пробкового и намного прочнее, поэтому идеально подходит для изготовления плавсредств самого разного типа. Я сразу вспомнил Тура Хейердала и его путешествие из Южной Америки в Полинезию на «Кон-Тики». Я видел этот плот в одноименном музее в Осло. Норвежцы очень гордятся своим соплеменником. Данный плот был собран из одиннадцати бревен разного размера: среднее было самым длинным, метров двадцать пять, а пара крайних — самыми короткими, около двадцати. Они расположены не вплотную. Соединяют их поперечные бревна, более тонкие, вставленные в выдолбленные пазы и скрепленные лианами и сизалевыми канатами. У бальсы есть еще одно восхитительное свойство — не перетирает веревки. Наибольшая ширина плота около восьми метров. Сверху палуба из досок, щедро застеленная сухим тростником. В центре плота большая прямоугольная деревянная надстройка с тростниковой крышей. Перед ней двуногая мачта под прямой парус из трехслойной толстой хлопковой ткани, который сейчас лежал на палубе свернутый, а позади — очаг из камней. На баке и корме шверты (выдвижные плавники) длиной метра три и шириной с полметра, которые, как догадываюсь, используют для изменения курса. На корме стоят большие серо-черные глиняные кувшины с водой и что-то типа деревянных ларей для продуктов и товаров. На бакштове бальсовая лодка-каноэ.
Экипаж состоял из девяти человек. Главного звали Ллуки, что, как я понял, значило Левша. Он действительно был леворуким, как и мой бывший сэконунг. Видимо, людей с таким достоинством тянет на море. Члены экипажа не сильно отличались от обитателей Центральной Америки, как внешностью, статью, так и одеждой, и тоже ходили босиком. Если их перемешать с майя, миштеками и уавеками, я бы вряд ли определил, кто есть кто, хотя они наверняка видели это сразу. Приплывшие называли себя не инками, а ласкающим мой слух словом юнга. Жили на берегу моря, что при их названии не удивительно. Как я понял, страна их называлась Чимор, а столица — Чан-Ан — была очень-очень большим поселением. В сравнение с нынешней Салиной тольтекский Толлан и даже майяский Тихоо тоже можно считать очень-очень большими.
Привезли юнга очень тонкие по исполнению, красивые изделия из позолоченной меди. Позолота была нанесена так умело, что я разгадал это, только сделав кинжалом глубокий надрез. Поскольку Ллуки и не говорил, что они из чистого золота, а может, и говорил, но я не понял, то и наказывать его не было причины. Кстати, купец очень удивился тому, что я разгадал подвох. Наверное, уавеки и миштеки не подозревали, что их обманывают. Еще юнга предлагали шерстяные ткани, оделяла и даже два ковра. Я изобразил жестами альпаку (родственницу ламы, а обе — родственники верблюда), и купец подтвердил, что все это изготовлено из ее шерсти. Так же были хлопковые плащи и накидки, сверху покрытые плотно пришитыми
Взаем купец брал золото, медь, олово, обсидиан, горный хрусталь, жадеит, бирюзу, яшму, янтарь, который здесь очень низкого качества, красивые морские раковины, перья птиц, в первую очередь попугаев и колибри, шкуры ягуаров, пум, крокодилов, воск, мёд, копаль, бобы какао… Все это складывалось на палубе, наиболее ценное — в лари. Несмотря на довольно таки высокую кучу выменянных товаров, осадка плота почти не изменилась. Я прикинул, что на нем можно запросто перевезти тонн двадцать груза.
Это и навело меня на мысль сплавать на плоту в Чан-Ан, посмотреть, что сейчас творится на территории будущего Перу. Обратно вернусь на плоту с другим купцом или сделаю из бальсы парусную яхту. Устал я быть богом. Устрою себе отпуск на несколько месяцев. Тем более, что Первое Землетрясение опять беременна. У миштеков нет статуса наложница. Раздвинул девушке, даже рабыне, ноги — твоя законная жена, не важно, какая по счету, и дети от нее имеют такие же права, как и от других. Заводить еще одну я не хотел, иначе опять запущу внутрисемейный процесс сокращения числа претендентов на престол.
54
Даже в зеркале, мы видим себя не такими, какими кажемся окружающим. Проблема усугубляется с возрастом. Тело стареет, а душа застревает годах на двадцати пяти максимум. Мы все еще хотим резвиться, не обращая внимания на немощь и недоуменные взгляды окружающих. Чем дальше, тем диссонанс громче, рельефнее. У меня проблема обратная: старая душа в молодом теле. Мой жизненный опыт на порядки превосходит физический возраст. Душе хочется покоя, а тело несется вприпрыжку, поэтому меня считают чудаком, а когда желания души и тела совпадают, знакомые и не очень и вовсе крутят палец у виска, оценивая мои поступки.
Так было и в тот день, когда я объявил, что уплываю на бальсовом плоту, взяв с собой только одного слугу-раба Гуама. Меня бы поняли, если бы поплыл с войском и погиб зазря, но оставить престол и отправиться в далекое путешествие любопытства ради и без охраны — это, мягко выражаясь, очень странно. Я не стал вгонять их в тоску, объясняя, что мне надоела жена, которую взял чисто из династической необходимости, осточертели бестолковые и потому хитрозадые подданные и просто заскучал вдали от моря. Чтобы хоть как-то успокоить их, пообещал, что обязательно вернусь через несколько месяцев или лет. Пусть ждут и надеются. Не уверен, что сохранят для потомков, но предупредил, что через много-много лет здесь появятся люди со светлой кожей и бородами, похожие на меня, с которыми лучше подружиться. Впрочем, испанцы научатся дружить только, когда станут слабыми.
На плоту я обрел долгожданный покой. Никакой суеты, громкого шума, интриг. Я часами сидел или лежал в тени паруса в носовой части плота, любовался чистым лазурным небом или аквамариновым океаном и ощущал, что линяю, что с меня слезает змеиная шкура Кетцалькоатля. Божественное прошлое удалялось со скоростью узла три-четыре. Никто мне не мешал. Ллуки и члены его экипажа оказались, как для южноамериканцев, слишком спокойными, немногословными. Мой слуга Гуама, тоже мужик не болтливый, говорил больше любого из них. В оплату за перевозку купец получил продуктов столько, что хватит всем месяца на три плавания. В том числе была и клетка с индюками. Как рассказал Лукки, юнга не разводят эту птицу. Я, как никто, понимал его соплеменников. Даже находясь в клетке, индюки выбешивали меня своим вздорным квохтаньем. Был рад, когда последнему из них отрубили голову и сварили по частям в бронзовом котелке. Отливать большие котлы юнга еще не научились и до заклепок не додумались.