Кэти Малхолланд. Том 1
Шрифт:
Да, гнев Родни Малхолланда будет ужасен, но еще ужаснее будет отчаяние Кэтрин. Ей придется кормить еще один голодный рот – а Малхолланды и так едва сводят концы с концами. Она бы могла разрешить девочке остаться еще на несколько недель, скажем до свадьбы мистера Бернарда. Но чем больше времени пройдет, тем больше вероятность того, что Кэтрин сама обо всем догадается и придет требовать объяснений.
Миссис Дэвис была удивлена, что Кэтрин еще ничего не заметила, впрочем, могла ли Кэтрин ожидать, что ее Кэти, ее красивая малышка Кэти окажется в столь ужасном положении? Ведь она совсем еще ребенок! Думая об этом, миссис Дэвис еще раз сказала
Кэти было дано два дня на сборы. Через два дня она покинула усадьбу, унося свои скудные пожитки в узелке не большем, чем тот, с которым она пришла сюда четыре года назад. Миссис Дэвис взяла свободные полдня и отвезла ее домой в почтовой карете.
Они приехали в половине третьего, а через час миссис Дэвис уехала. Кэтрин была так потрясена, что даже не смогла проводить ее до двери.
Кэтрин замерла, глядя на Кэти, сидящую на скамеечке, возле камина. Тело девушки заметно раздалось за последние дни, и уже начал обозначаться живот. Рядом с Кэти сидел Вильям, обнимая внучку за плечи. Он тоже поначалу был в шоке, но теперь шок начинал уступать место ярости. Ярость закипала в нем, заставляя напрягать мускулы и угрожающе выставлять вперед нижнюю челюсть. Наконец он убрал руку с плеча Кэти, предварительно погладив ее, встал и, взяв свой костыль, направился к выходу. Только тогда Кэтрин нашла в себе силы пошевелиться.
– Постой, па, – окликнула его она, поднимаясь на ноги. – Не ходи никуда сейчас, ты ведь нездоров. Постой…
Но Вильям не обратил внимания на уговоры дочери, и через секунду дверь захлопнулась за ним. Кэтрин молча, посмотрела на Кэти, грустно качая головой, потом подошла к ней и опустилась на стул, на котором до этого сидел ее отец. Взяв лицо девушки в ладони, она повернула его к себе и попыталась заглянуть в глаза. Лицо Кэти больше не было красивым – оно было измученным и подурневшим, а в глазах застыло такое безысходное отчаяние, что Кэтрин даже не упрекнула ее.
– Но почему, родная? – лишь спросила она.
Она не стала спрашивать «кто?» или «как ты могла?», только «почему?».
Кэти впервые посмотрела в лицо матери.
– Это не я, ма, – проговорила она едва слышно, тряхнув головой.
– Не ты? Что ты хочешь сказать?
– Это… это не я виновата. Я не хотела, я бы никогда не стала, но он…
Она опустила голову, не в силах продолжать.
– Он заставил тебя силой? – закончила за нее мать, и Кэти тихонько кивнула. – Но кто он? – спросила, наконец, Кэтрин. – Кто этот негодяй?
Ее вопрос был встречен молчанием, и как она ни упрашивала дочь назвать имя мужчины, надругавшегося над ней, та отказывалась отвечать.
В половине седьмого пришел Родни. Он вошел вместе с Вильямом, который проделал весь путь до шахты и встретил его на выходе, чтобы подготовить заранее к дурному известию и смягчить удар. Но, судя по лицу Родни, у Вильяма это не получилось.
Родни вошел через задний ход, как он делал всегда, возвращаясь с шахты, поскольку не хотел, чтобы соседи видели его в грязной одежде. Но сегодня он не стал снимать свою пропыленную, черную от угля куртку и вешать ее на крючок за дверью. И
Кэти сидела на дальнем конце стола. Она ничего не ела, хоть мать и пыталась ее покормить, – просто сидела, глядя в одну точку. Подняв глаза на отца, она сразу же поняла, что он уже обо всем знает, и ей стало от этого немного легче. По крайней мере, ей не придется слушать, как мать рассказывает о случившемся отцу. Отец показался ей сейчас выше ростом и старше, чем обычно. Что-то в выражении его лица пугало Кэти. Его глаза потеряли свой мягкий сероватый оттенок и теперь горели красным огнем на черном от угольной пыли лице. Родни медленно приблизился к столу и остановился возле дочери.
Всю дорогу домой он отказывался этому верить. Он даже чуть не ударил Вильяма, когда тот сказал ему, что его возлюбленное чадо, его маленького ангела, постигла позорная участь. Не проходило ни одного воскресенья без того, чтобы он не преклонил колена в часовне, благодаря Господа за то, что Он подарил ему красивую, ласковую, веселую девочку. А теперь она скатилась так низко! Он смотрел на дочь, пока ее голова не склонилась к самой груди под его взглядом. Ему не нужно было слов, чтобы убедиться: то, что сказал ему Вильям – правда. Достаточно было взглянуть на нее.
Родни не заговорил с дочерью. Он бы никогда не смог выразить словами то, что чувствовал сейчас. Молча, он повернулся к ней спиной и пошел в спальню.
Все это время Кэтрин стояла возле плиты, рассеянно помешивая мясо в кастрюле. Она ни разу не обернулась, пока муж был в комнате. Бросив на него один быстрый взгляд, когда он вошел, она увидела на его лице такой гнев и такое страдание, что больше не решилась посмотреть в его сторону. Она была благодарна Вильяму за то, что он уже обо всем ему рассказал, сняв тем самым с ее плеч огромный груз. Когда Родни вышел из кухни, Кэтрин сняла кастрюлю с огня и поставила в духовку. Вздохнув, она вытерла руки о передник и пошла вслед за мужем.
Войдя в спальню, она плотно прикрыла за собой дверь. Они долго стояли молча, глядя друг на друга и не решаясь заговорить, наконец, Родни спросил:
– Кто он?
– Я не знаю.
– Ты у нее спрашивала?
Кэтрин склонила голову.
– Я целый день донимала ее расспросами, но она не хочет говорить. Она и миссис Дэвис не сказала. Миссис Дэвис привезла ее домой.
Родни отвернулся от жены и посмотрел в окно. Солнце уже садилось за дальним рядом коттеджей. На дворе стоял октябрь, и вечер был спокойным и теплым. В такие вечера, помывшись и поев, Родни любил прогуляться по поселку в долгих осенних сумерках, чтобы освежить голову и очистить душу. Но сейчас в его душе царила тьма, и эта тьма была чернее недр шахты, где он был погребен целый день.
– Она тебе хоть что-нибудь сказала? – медленно проговорил он, скрежеща зубами.
– Нет. Нет. – Голос Кэтрин повысился почти до крика. Но сразу же она притихла и добавила почти шепотом:
– Если б я что-нибудь от нее узнала, я бы не стала от тебя утаивать.
Родни резко развернулся и зашагал по комнате, словно подгоняемый какой-то беспокойной силой.
– За что мне такое наказание? В чем я согрешил? – вопрошал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к жене. – Пятеро из них ушло, Лиззи родилась недоразвитой, а теперь еще этот позор. Я посрамлен перед Господом, втоптан в грязь!