Кетополис: Киты и броненосцы
Шрифт:
Фласк с опаской покосился назад – туда, где остался автоматон.
– Это про Крокуса? – крикнул он.
– Что?!
– Обезьяна-убийца – это ведь Крокус?
Планкет поперхнулся.
– Ну знаешь… Нет никакой обезьяны. Это всего лишь слухи. Прикрытие для полицейских облав.
Эта дурацкая байка о сумасшедшей обезьяне-убийце, сбежавшей из подпольной биомеханической лаборатории, уже навязла в зубах. Всем известно, что никакой обезьяны не существует, и только газеты с бараньим упорством продолжают кричать: «Видели там, видели сям, а здесь свернула шею торговцу фруктами»…
Фласк
Трамвай катился под уклон, не снижая хода. Ветер свистел в ушах. Впереди был перекресток, улица пересекала их курс и уходила к океану – закатный свет заполнил ее до краев. Трамвай летел прямо в кроваво-красный квадрат. Свернуть было некуда, дома нависали темными сплошными стенами. В звоне и грохоте они приближались к перекрестку. Впереди выругались, охнула женщина. Фокси невозмутимо сказал:
– Чертов поворот. – И они влетели.
Трамвай ворвался в багровое сияние, будто кашалот, выпрыгнувший из воды и теперь возвращающийся в родную стихию; Планкет зажмурился. Тряхнуло, руку чуть не выдернуло из сустава. Когда механик открыл глаза, вокруг было непривычно тихо – трамвай с мелодичным, едва слышным перезвоном катился по широкой улице. «Ул. Погибших кораблей», прочитал Планкет. Сюда уже достигал шум прибоя, резкие крики чаек резали воздух.
Пахло морем и рыбой.
Скрежет, остановка, потом снова – звон и деловитое качение. За следующим поворотом Планкет увидел морских пехотинцев в белых перчатках, с карабинами. Морпехи были в парадных темно-синих мундирах – и, похоже, порядком мерзли. Командовал патрулем молодой офицер. Он зябко повел плечами и проводил трамвай взглядом. Лицо его бледным строгим пятном осталось позади.
Трамвай докатился до конечной. Планкет спрыгнул и остановился, поджидая остальных. Дальше начинались глухие районы, примыкающие к Стаббовым пристаням.
Дальше надо было идти пешком.
В портовом квартале царила вечная сырость, продуваемая всеми ветрами; прохожие кутались в бушлаты и непромокаемые плащи, поднимали воротники, натягивали пониже матросские шапки, оставляя лишь узкие щели для глаз. Воздух, казалось, состоял из мириадов крошечных капелек. Но ожидание праздника чувствовалось и здесь – висели обмякшие флаги Кетополиса, горели окна и фонари питейных заведений. Играла музыка, слышался женский смех.
Кетополис готовился ко Дню Большой Бойни.
Окончательно стемнело. Выше по улице горел одинокий фонарь – газовый свет, закутанный в пелену тумана, казался грязно-желтым раздувшимся пятном; остальное пространство тонуло в темноте. Очки Планкета затянуло сыростью; мир почти утратил резкость, приобрел вдруг вогнутость и расплывающиеся стены. Планкету чудилось, что он находится внутри огромного стеклянного шара.
Фокси невозмутимо шагал впереди, рассекая темноту своей покачивающейся морской походкой. Трубка была задрана как дымовая труба – сизые клубы вырывались оттуда с искрами; старик
– Я сейчас умру, – простонал Фласк.
– Бывает и хуже, – как мог, утешил товарища Планкет. Словно в ответ на его слова снег усилился, с неба повалили влажные белые хлопья, похожие на пух гагары.
– Что это? – простонал певец.
– Снег, – откликнулся Лампиер, не оборачиваясь. Пыхнул дымком. – Проклятый снег, жареная селезенка.
На его плечах и фуражке начали расти белые сугробики.
– Я так голос потеряю, – пожаловался Фласк в затылок шкипера. Тот не ответил, продолжая шагать.
Наконец, когда боль в ногах стала невыносимой, шкип остановился. Планкет оглянулся. Позади осталась улочка с далеким пятном фонаря; мостовая выглядела пятнистой, как шкура старого кита. Белесые островки быстро темнели, поглощаемые влагой.
Лампиер с треском оторвал доску от забора.
– Здесь, – сказал Фокси. За забором высилась темная громада какого-то здания. Крыша закрывала полнеба, закат окрасил ее по контуру багровой каемкой. Здание казалось монолитным, словно в нем не было ни дверей, ни окон – один тяжелый куб серого камня.
– Паленая медуза, долго вас еще ждать? – прозвучал из лаза раздраженный голос Фокси. Певец торопливо полез следом, обдирая пуговицы на пальто. Что ж, подумал Планкет, вот мы и на месте, и нырнул вслед за компаньоном в гулкую темноту.
Темень оказалась такая, что, того и гляди, переломаешь ноги. Даже на расстоянии руки ничего не разглядеть.
– Вы были капитаном, господин Лампиер? – спросил голос невидимого певца. Уже по одной интонации Планкет понял – Фласк подлизывается.
– Я был коком, господин осел! Каким боком я похож на капитана?
– Ээ… не знаю.
– Вот и я не знаю! – Фокси фыркнул. – Эй, ты, шевели ногами.
Последнее явно относилось к Планкету – его невежливо взяли за рукав и потащили вперед. Под ботинком что-то лопнуло со стеклянным треском.
Планкет нервно оглядывался на ходу. Проклятье! Эти звуки даже мор л оков из пещер вытащат. По слухам, именно в таких темных закутках на окраине города они выходят на поверхность. Не хватало еще, чтобы они сползлись сюда посмотреть, что происходит. Бесплатное представление для детей подземелья… Фласку, возможно, и понравится, но у механика не было ни малейшего желания связываться с подземными жителями.
Планкет почти видел, как из темноты за ними следят водянистые глаза морлоков. Расселись кружком и смотрят на их нелепую возню. Механика передернуло.
– Шкип, что вы вообще тут делали? – спросил Планкет, чтобы отвлечься.
– Кормил этих чертовых китов. И мученых тоже.
Фокси громко сплюнул и продолжил:
– Варил треску да мешал с маслом, свининой и сухарями. Работа не бей гарпуном, сам сдохну. Их было человек двадцать, мученых. Но хуже всего были киты. Эти чертовы проглоты жрали так, что по всему доку хруст стоял. Я закупал кальмаров ведрами, мелкую рыбешку без счета, рачков да креветок – бочками, а им все было мало… Ты вот, очкарик, знаешь, сколько жрет кит?