Кэтрин Эбдон и черный оборотень
Шрифт:
Почему так темно?! Люмос!..
– Да на меня уже вся школа работает…
Темно… тум-тум… Дятел – это уже было… но почему всё болит…
– Вот и хорошо.
…больно… темно… страшно… почему темно… а может быть, надо просто открыть глаза?..
Кэти разлепила веки и тут же зажмурилась – приглушённый свет свечи в дальнем углу комнаты больно резанул по глазам. Лучше уж пусть будет темно. Но в темноте оборотни! И Кэти опять открыла глаза.
– Смотрите – она очнулась?!
Оборотень?!.. репе… Нет, оборотни
– Где она?! Пустите! Где моя дочь?!
– С ней всё будет хорошо. Самое страшное уже позади…
– Тогда почему меня не пускают к моей дочери?!
Опять темно… и громко…
– Поверьте мне, с Кэти всё будет хорошо. С ней уже всё хорошо. Нужно только…
Со мной всё хорошо… только темно… и громко… и голова… Почему же так темно?!.. Люмос! Люмос!
– Пустите! Я мать! Пустите меня к моей дочери! Я хочу увидеть свою дочь!
– Успокойтесь…
Я слышу, мама… Мама?!.. Да почему же так темно?! Ах да, нужно просто открыть глаза…
– Кэти!!!
– Мама… всё хорошо, мама…
Окончательно Кэти пришла в себя через три дня. Мадам Помфри тут же влила в неё какое-то зелье.
Когда Кэти проснулась в следующий раз, рядом никого не было. Она оглядела свои руки, замотанные в несколько слоёв бинтов, пропитанных снадобьями. На горло тоже была наложена толстая повязка. Саднили раны на ногах, на животе, на боках и груди. Толчки крови, отсчитывая пульс, больно отдавались в голове. С закрытыми глазами было легче – от света голова просто раскалывалась.
Но Кэти быстро поправлялась. Она целыми днями спала, а как только просыпалась, очередное зелье вновь погружало её в целительный сон. Наконец раны затянулись, голова стала ясной и непривычно пустой. И только тогда Кэти обратила внимание, что к ней никто не заходит. Обычно ведь заболевших товарищей навещают одноклассники, рассказывают новости, приносят разные лакомства, домашние задания…
В этот раз всё было по-другому. К Кэти так никто и не пришёл – то ли посетителей к ней не пускали, то ли… а вот об этом думать не хотелось. Она видела только мадам Помфри, знала, что профессор Снейп каждый день приносит свежую порцию противооборотневых снадобий. Да вопли профессора Реддла слышны были даже в самой дальней палате:
– Эта паршивка всю школу на уши подняла!
Как-то это всё было неправильно. Кэти наконец собралась с духом и поинтересовалась, когда же она сможет приступить к занятиям – времени до экзаменов осталось совсем мало. На это мадам Помфри долго молчала, потом сухо рассказала, что, как только Кэти принесли из леса, из Лондона вызвали миссис Эбдон, а из Калькутты – профессора Дамблдора. Правда, Дамблдор вынужден был вернуться, как только стало ясно, что жизнь его студентки вне опасности. А миссис Эбдон и сейчас поблизости, в Хогсмиде. И, как только Кэти станет лучше, мать заберёт её домой.
–
– После того, что ты натворила…
Всё вместе давало кое-какую пищу для размышлений. Кэти поняла, что её в чем-то винят. В чём? Единственная вина – её поход в Запретный лес. Вина серьёзная, ничего не скажешь. Только вот почему «эта паршивка»? А не «эти паршивцы»? Ведь она была не одна… Нет, информации маловато. Но делать всё равно было нечего, Кэти и так и эдак прикидывала, что же творится, почему она не видит никого, кроме заботливой, но нелюбезной мадам Помфри? Почему, кстати, и мадам Помфри, всегда такая приветливая, смотрит на неё зверем?
И Кэти пришла к выводу, что Мери Трэй со своей компанией как-то выкрутилась, и теперь именно Кэти обвиняют в том, о чём она сама пыталась предостеречь Мери.
Да, с закрытыми глазами было легче.
Наконец пришла миссис Эбдон.
– Ну, наконец-то. Ваша врачиха говорит, ты достаточно оправилась. Давай, собирайся, поедем домой. Я и так задержалась, хорошо, мистер Брикс вошёл в мое положение и дал отпуск.
– Мама, я не поеду домой!
– Если ты соберёшься за полчаса, мы успеем на этот ваш Хогвартский экспресс.
– Ма-ма! Я не поеду домой!
– Что значит – не поедешь? Ты больна…
– Я в порядке!
– Твой декан, этот симпатичный молодой человек, по секрету сказал мне, что лучше уж тебе уехать сейчас, пока ты больна, потому что иначе тебя просто-напросто исключат.
– Меня? За что?
– Раз декан говорит – значит есть за что! И, знаешь, я тебя даже ругать не буду – мне с самого начала не нравилась эта затея, эта ваша школа фокусников!
– Но декан не может исключить! Исключить может только директор, профессор Дамблдор!
– Ты что, хочешь дождаться Дабл… Дамл… директора, чтобы тебя исключили? – удивилась мать. – А по-моему, лучше уехать сейчас и не поднимать этот вопрос. А то знаю – наслушаешься столько гадостей, столько всякой грязи на тебя вывалят, вовек не оправдаешься!
– Мне не в чем оправдываться!
– Так-таки и не в чем?
– Я… – Кэти осеклась. Потому что виновата она всё-таки была, конечно… – Если виновата, то и отвечу! А оправдываться не собираюсь! Дамблдор разберётся, вот увидишь! А может, и не так сильно я виновата, чтоб сразу исключать! Может…
Анна долго пыталась образумить дочь, но Кэти упрямства было не занимать. В конце концов, мать плюнула и уехала одна. Одна осталась и Кэти. Когда мадам Помфри принесла очередную порцию зелья, Кэти прямо спросила:
– Мне ещё долго тут… оставаться? Я уже хорошо себя чувствую. Я столько пропустила, нужно заниматься…
Мадам Помфри с сожалением посмотрела на неё и покачала головой:
– Зря ты матери не послушалась… А теперь… Жди, когда Дамблдор вернётся. Он, конечно, добрейшей души человек, и многое может простить, но такое…