КГБ сегодня. Невидимые щупальца.
Шрифт:
Весной 1978 года Левченко сообщил ему о приказе, полученном резидентурой из «центра» и адресованном всем агентам, завербованным в Токио. КГБ отчаянно требовалась любая информация, касающаяся позиции Японии на предстоящих переговорах между премьер-министром Фукудой и президентом Картером.
На этой ежегодной американо-японской встрече на уровне глав государств, которую на сей раз было намечено провести в Вашингтоне, предполагалось согласовать внешнеполитический курс обоих партнеров. КГБ отдавал себе отчет в том, что добыть конфиденциальную информацию об этих переговорах — значит показать высший класс мастерства,
Кант сомневался, что он сможет оказаться полезен в таком сложном деле, но сказал, что, как бы там ни было, они с Левченко увидятся не раньше чем 9 мая. В этот день в СССР ежегодно отмечался День победы над нацистской Германией, и Левченко понадобилось специальное разрешение резидента, чтобы отправиться из посольства на встречу с Кантом в кафе «Дин-Дон», рядом с редакцией «Санкэй».
Кант торопливо шмыгнул в полупустое помещение кафе и прошептал, что должен срочно вернуться назад в редакцию, где сейчас в самом разгаре совещание «мозгового треста» его газеты. Бросив на стол большую пачку из-под сигар, он добавил:
— Вот кое-какой материал о переговорах Фукуды. Не вздумайте печатать это в вашем журнале!
Кант почти никогда не опускался до кражи засекреченных документов — это вообще не подобало «проводникам влияния», и Левченко решил, что «кое-какой материал» означает нечто вроде схоластического набора предположений и догадок, о чем, собственно, может пойти речь на совещании в Вашингтоне. Желая избавиться от возможной слежки, он затратил шесть часов, чтобы добраться от посольства до этого кафе, и был огорчен, что половина выходного дня пропала впустую.
На обратном пути, в машине, затормозив на красный свет, Левченко открыл свободной рукой конверт и потянул из него за край первый попавшийся документ. Ему сразу же бросились в глаза гриф «Совершенно секретно» и заголовок: «Проект положений, формулируемых премьер-министром Фукудой на предстоящих переговорах с президентом Картером».
Не ожидая получить столь важные бумаги, Станислав на сей раз не взял с собой специальное приспособление для мгновенного уничтожения документов в случае автомобильной катастрофы или задержания полицией. Вне себя от волнения, он вел теперь машину так осторожно, словно она была начинена опасной взрывчаткой. Он решил ехать как можно медленнее, и проделал весь путь до посольства под непрерывный аккомпанемент автомобильных гудков: его беспрестанно поторапливали нервничающие водители, напиравшие сзади.
Посольский комплекс был ярко освещен весенним солнцем, внутри царила праздничная атмосфера. Кто пил пиво, кто играл в волейбол или шахматы с гостями, прибывшими из других посольств советского блока.
В поисках резидента Левченко ворвался на теннисный корт, гордо прижимая к груди документ, который в ближайшие же часы покажет Кремлю, что замышляет японское правительство, что оно намерено делать в окружающем мире и какими внешнеполитическими проблемами обеспокоена администрация Картера.
— На этот раз я достал нечто необыкновенное, — сказал Левченко, завидев Гурьянова.
Махнув рукой своему партнеру по теннисной площадке, резидент извинился, и они вдвоем отошли в сторону.
— Что у вас? — отрывисто спросил резидент. Левченко показал ему совершенно секретный японский документ.
— Станислав, я не хотел вам говорить… — пробормотал Гурьянов. — Конечно, вы с Кантом
Председатель КГБ Андропов лично выразил благодарность сотруднику токийской резидентуры, опекавшему Девея. Последний получил вознаграждение в размере трехсот тысяч иен. По настоянию Левченко, Гурьянов распорядился выплатить 150 тысяч Канту — это была максимальная сумма, которую он мог выдать своей властью.
Правило, согласно которому КГБ не считался с достижениями сотрудника только потому, что кто-то другой успел чуть раньше добыть ту же самую разведывательную информацию, было, конечно, несправедливым. Более того, с точки зрения оперативной работы его можно назвать вредным.
После каждого выступления Брежнева Гурьянов требовал от Левченко, чтобы тот непременно разыскал нескольких японских журналистов и приготовил подходящий доклад о их реакции на брежневские речи.
— А как быть, если реакция окажется негативной? — спрашивал Левченко, едва удерживая смех.
— Тогда пошлите их в задницу. Словом, сделайте так, чтобы комар носу не подточил.
Оба прекрасно знали, что речь, произнесенная в Москве всего несколько часов назад, еще не переведена и на нее еще не успела откликнуться японская пресса. Но даже когда она появится в газетах, ясно, что нудные рассуждения Брежнева японцам, что называется, до лампочки. Обычно японские редакторы откликались на просьбу Левченко такими фразами: «Ну, он, конечно, опять нас ругает, не так ли? Ни на что больше этот маразматик не способен, — вот уж, действительно, старый п….н!»
Левченко, согласно кивая, торопливо записывал в блокнот: «Из хорошо осведомленных источников, близких к Министерству иностранных дел Японии, нам доверительно сообщают, что решительная и твердая позиция товарища Леонида Ильича Брежнева произвела глубокое впечатление на токийскую общественность. Сообщается, что энергичный стиль выступления тов Л. И. Брежнева и присущая ему безупречная логика продемонстрировали правящим кругам Японии, что он по-прежнему уверенно руководит советской внешней политикой. Как раз в эти часы выступление Л. И. Брежнева тщательно изучается японскими политическими лидерами и, как следует ожидать, окажет существенное влияние на их позицию. Наряду с этим те же источники дают понять, что основное направление японской внешней политики едва ли претерпит в ближайшем будущем какие бы то ни было изменения».
Последняя фраза была рассчитана на аналитиков из КГБ и давала им понять, что все изложенное выше не стоит принимать всерьез. В то же время она, как видим, была достаточно осторожной, — на случай, если «центр» направит это сообщение в Кремль в том виде, в каком оно поступило от заграничной резидентуры. Пусть убедятся, что Брежнев действительно замечательный руководитель, а КГБ тоже на высоте положения, раз так оперативно зафиксировал японские отклики. Левченко приучил себя думать, что такая ложь относительно безобидна и представляет собой «наименьшее зло». Тем более что его кагебешное окружение требовало на каждом шагу куда более серьезной лжи, и последняя расцвела в этом ведомстве пышным цветом.