КГБ в смокинге. Книга 1
Шрифт:
Загипнотизированная этой пантомимой (как если бы психбольного на несколько секунд освободили от смирительной рубашки), я тоже сняла туфли, на цыпочках пересекла холл и попала в отделанную алыми плитками ванную комнату размером с кабинет моего редактора, только без письменного стола и стола для заседаний, которые здесь с гораздо большим эффектом, а главное — смыслом, были заменены желтой, как воск, сидячей ванной, такого же цвета унитазом и биде, умывальным столом и кабинкой для душа, до того похожей на телефонную будку, что я ни к селу
Полностью отдавая себе отчет, что приняла бы это приглашение, даже если бы в кабину должны были пустить газ «Циклон-Б», я вошла в стеклянно-кафельный закуток и сразу — как под обжигающий душ — попала в объятия Юджина.
— Говорить можно? — шепотом спросила я.
— Можно, но коротко, — таким же шепотом ответил он.
— В телеграфном стиле?
— Да.
— Как Ленин в Смольном?
— Как Хемингуэй в Париже.
— Я сейчас не могу телеграфным… — уткнувшись в какую-то ложбинку между его грудью и сгибом руки, я чувствовала такое блаженство, раскованность и счастье, что, несмотря на титанические внутренние усилия, стала тихонько плакать. Даже не плакать, а чисто по-бабьи подвывать.
— Перестань, Вэл… — я ощущала его губы где-то у мочки уха. — Ты измажешь мне куртку тушью. А ее сдавать.
— Ничего, я простирну. За минуту.
— В буржуазных отелях не устраивают постирушки.
— Коммунистам можно. У нас постоянные проблемы с горячей водой.
— Как ты, Вэл?
— А ты?
— Есть такой детский стишок. Сейчас попробую перевести на русский… «Как живете, штат Айова? Ничего, хемингуево!»
— Значит, тебе тоже хемингуево?
— Теперь уже нет.
— В моем номере полно микрофонов, да?
— Как изюма в булочке, — улыбнулся Юджин.
— А здесь?
— Здесь только один — мое ухо.
— Можно я скажу в этот микрофон пару слов?
— Для прессы?
— Для ЦРУ.
— Говори.
— Я тебя люблю!
— Мне кажется, микрофон попался очень старый и скверный. Повтори еще раз.
— Я люблю тебя! Я тебя люблю! Люблю тебя я!..
— А? Не слышу!
— Пошли в ванну. Там я объясню подробнее!
— Там нельзя разговаривать.
— А целоваться можно?
— Можно, но лучше не надо.
— Я буду беззвучно.
— Беззвучно не получится… — он приподнял мою голову и улыбнулся. — А жаль…
— Почему ты в Амстердаме?
— Соскучился…
— Что случилось, Юджин?
— Завтра Новый год.
— А ты Санта-Клаус в ворованной белой куртке?
—
— Ты знаешь, что…
— Знаю. Я все знаю, Вэл.
— Все очень плохо, да?
— Кроме тебя.
— Скажи еще раз.
— Все, кроме тебя, Вэл.
— Они следят за мной?
— Не стоит так нервничать, Вэл. В конце концов, они следят за всеми, это их стихия. Почему же они должны делать исключение для такого очаровательного объекта? Если не за тобой, то за кем же?
— Ты сбился с телеграфного стиля.
— Ты меня сбила.
— Давай поедим. Там полный стол жратвы.
— Как-нибудь в другой раз. Мне надо смываться. И как можно быстрее.
— Тебе, наверное, не надо было появляться здесь?
— Мне не надо было появляться в Буэнос-Айресе.
— Ты жалеешь?
— Только об одном, — что пора уходить. Именно сейчас, когда самое время выстирать куртку.
— Скажи, что будет?
— Пока я рядом, ничего плохого с тобой не будет.
— А ты рядом?
— А бывает еще ближе?
— Бывает. Но тебе надо уходить.
— Я тебя люблю, Вэл!
— Нет, милый, это я тебя люблю.
— А я?
— А ты в меня влюблен. Кажется…
— Не вижу принципиальной разницы.
— Потому что ты остолоп.
— Скажи мне еще что-нибудь приятное.
— Ты самый красивый официант из всех, кого я видела.
— Но не самый умелый.
— Ты появился в моем номере, как герой оперетты Кальмана.
— Как герой мюзикла Бернстайна.
— Не вижу принципиальной разницы.
— Потому что ты провинциалка.
— Чехова читал?
— Читал.
— Про Ваньку Жукова слышал?
— Что-то слышал.
— Тогда забери меня, дедушка, обратно! Пожалуйста!
— Потерпи, Вэл, осталось немного.
— Я уже натерпелась.
— Я знаю… — он посмотрел на часы. — А теперь обними меня крепко-крепко и дай свое ухо. Я тебе скажу кое-что не для ЦРУ.
— Скажи…
Я привстала на цыпочки, уткнувшись макушкой в его подбородок, обняла этого свалившегося на меня, как подарок за все перенесенное и выстраданное, мужчину так крепко, как только могла, и вдруг представила себе, что все это — просто сон, обычный сон. Что не было этой страшной истории, не было моих дурацких самодеятельных расследований, не было Андропова с его бандитами и мертвого Гескина на бордовом покрывале, и Буэнос-Айреса с Витяней, и Габена с его чилийской кухней… Мне это просто приснилось, а сейчас я открою глаза, стряхну с себя сонное наваждение, кошмары и страхи, и рядом будет этот человек, которого я обнимаю, и это будет в Москве, в моей квартире, и мы встанем, и я побегу в редакцию, где у меня скопилась масса дел, а он пойдет на свою работу, а вечером мы встретимся, и не надо будет говорить шепотом, обнявшись в тесной кабинке душевой, не надо будет прятаться, прислушиваться, как сердце падает от страха куда-то на самое дно грудной клетки…