КГБ в смокинге. В ловушке
Шрифт:
— Вы садитесь, Валентина Васильевна, — прервал мои фантазии властный голос Андропова. — Разговор у нас будет, в зависимости от обстоятельств, либо очень коротким, либо таким долгим, что вы попросту рискуете состариться в ожидании последней точки...
Минуты полторы, давясь, я переваривала витиеватую фразу.
— Простите... — я вдруг почувствовала, что осипла. — Водички можно?..
Андропов пожевал губами, сунул руку куда-то иод стол, вытащил бутылку «Байкала» и, наполнив до краев тонкий хрустальный стакан, протянул его мне.
—
Пока я пила, он вынул из папки лист с машинописным текстом, взглянул на него и поднял голову.
— Итак, по моему личному поручению вы собирались встретиться с гражданином Сенкевичем Юрием Александровичем. Позволительно ли узнать, в чем, собственно, состояло мое поручение? Я, извините, запамятовал...
— Видите ли...
— Извините! — твердо повторил Андропов и сделал уже знакомый жест, словно отмахиваясь от моего «видите ли». — У меня очень мало времени. Вы говорите правду, отказываетесь от импровизаций, и мы здесь же, в этом кабинете, решаем, как нам действовать дальше. Договорились?
— Договорились... — я залпом, словно водку пила, осушила стакан и осторожно поставила его на зеркальную поверхность стола. — Мне нужен был Сенкевич, чтобы попытаться выяснить, действительно ли ои является сотрудником КГБ или, скажем так, человеком, выполняющим определенные функции в вашей организации.
— Зачем?
— Что зачем?
— Зачем вам это было нужно? — Андропов, как мне показалось, совершенно искренне удивился. — Допустим, выполняет, как, впрочем, миллионы других. И что из того?
— Можно ответить на ваш вопрос вопросом?
— Пожалуйста.
— А зачем вы помогли Любимову? Без вас «Борис Годунов» не вышел бы, об этом вся Москва знает.
— Мне нравится театр на Таганке, — медленно, подбирая слова, сказал Андропов. — Они талантливые люди, почему бы им не помочь?
— А мне нравится Сенкевич! — выпалила я. — И Семенов, и Стуруа, и Осипов... Простите за откровенность, но я уже взрослая женщина, немало повидавшая к тому же, и коль скоро вы завели этот разговор, то скажу: мне неприятна сама мысль, что все эти люди работают у вас...
Выпалив эту непростительную ересь, я ужаснулась. «Одно слово — корова!» — с тоской подумала я о себе, о своей судьбе и карьере.
Андропов сидел безмолвно, словно статуя фараона. На его гладком лице ничего нельзя было прочесть. Как на экране телевизора, выпушенного в конце четвертого квартала без лучевой трубки.
— Кажется, я вас понял, — сказал он наконец, аккуратно поправив очки. — И хочу успокоить ваше воображение: люди, которых вы только что упомянули, никогда на нас не работали. Вас устраивает такой ответ?
— А вас?
— Вряд ли я именно гот человек, который способен оценить вашу дерзость и чувство юмора... — голос председателя стал чуть тоньше. — Особенно в четвертом часу ночи.
— Но ведь вы сами меня пригласили в столь позднее время.
— Да, и с вполне определенной целью: объясните мне, почему вы преспокойно жили двадцать восемь
Я молчала. Честно ответить на его вопрос я не могла, врать было глупо. И потому пребывала в совершенно не свойственном мне состоянии молчала как рыба.
Молчал и Андропов, не сводя с меня своего немигающего взгляда. Часы где-то за спиной пробили четыре раза.
— Сейчас вас отвезут домой, — услышала я голос, звучавший словно из-под ватного одеяла. — Вы выспитесь, отдохнете, подумаете. В редакцию лучше не ходить: скажете, что плохо себя чувствовали. Я думаю, редактор не влепит вам за этот прогул строгий выговор...
Я, кажется, покраснела.
— В семь часов вечера, — словно не замечая моего смущения, продолжал Андропов, — за вами заедет дама, которая представится Ксенией Николаевной. Поедете с ней в гости...
— К кому?
— Ко мне. Доброе утро, Валентина Васильевна...
8
Цюрих. «Ситизен-банк»
26 ноября 1977 года
Тридцатишестилетняя Кло Катценбах, шеф отдела валютных операций цюрихского «Ситизен-банка», родилась, по мнению людей, знавших ее достаточно близко, в вышитой ночной сорочке, с серебряной ложкой во рту, с бриллиантовой подвеской в ухе и с целым клоком белых волос редкой счастливицы на округлившейся с годами, как силуэт виолончели, попе.
У этой натуральной платиновой блондинки было все, о чем могли только мечтать самые честолюбивые мужчины и женщины, — богатые родители, души не чаявшие в единственной дочке, супруг-миллионер, двенадпатилетний красавец-сын с задатками гения, который, как в один голос утверждали специалисты, должен был уже через несколько лет затмить самого Паганини, четырехэтажная, не считая еще десятка других, вилла на берегу Женевского озера, построенная по индивидуальному проекту Кендзо Танге, великолепная внешность, отменные мозги, бульдожья деловая хватка, потрясающая интуиция и чувственность старшей жены великого султана Брунея.
При этом Кло вела здоровый образ жизни, никогда не употребляла наркотиков, не курила, пила только шампанское, и то по очень большим праздникам, играла в теннис и совмещала престижную работу в банке с редактированием колонки светской жизни в «Сюисс кроникл».
Наверняка столь компактное сосредоточение положительных черт показалось бы многим чрезмерным и даже противоестественным. Тем не менее Кло Катценбах, как живое подтверждение собственной реальности, пять раз в неделю ровно в девять утра занимала свой пятиугольный кабинет, обставленный в новейшем стиле и увешанный оригиналами Брака и Дюшена, в стеклянном параллелепипеде «Ситизен-банка» на бульваре Иоганна Штрауса.