КГБ в смокинге. В ловушке
Шрифт:
— Сегодня двадцать шестое ноября. Третьего декабря в Буэнос-Айресе начинается международный симпозиум по творчеству Кортасара...
— Его надо убрать?
— Не злоупотребляйте моим терпением, Валентина Васильевна, — Андропов снова сиял свои тонкие, в золоченой оправе, стекла и, как все очкарики, начал массировать переносицу большим и указательным пальцами. — Я ничего не имею против подобной реакции на деловой разговор. Однако мне бы не хотелось думать, что вы не до конца осознаете важность происходящего...
— Юрий Владимирович, насколько я понимаю, вы меня... э-э-э... вербуете?
— Уже завербовал.
—
— Не будьте ребенком и перестаньте паясничать! В конце концов, это вам не идет. Не я предлагал вам заниматься частным сыском. Не я был автором идеи вашего внедрения в среду советских интеллектуалов. И не я прикрывался вашим именем в разговоре с Сенкевичем, а вы — моим.
— Но я же не думала...
— Думать надо в любой ситуации, — прервал меня Андропов. — А за ошибки, как вы, наверно, читали в детективной литературе, приходится платить. Впрочем, ваша плата будет достаточно мизерной. Вернее сказать, вам даже повезло. И крупно.
— В чем же мне так повезло? — я начала закипать и, как всегда, забыла, что в некоторых ситуациях это выглядит не совсем уместно. — В том, что вы говорите таким тоном, каким со мной никто никогда не разговаривал? В том, что навязываете мне обязанности, от которых меня всю жизнь тошнило? В том, что принимаете решения за меня, чего я никогда и никому не позволяла?
— Вы все сказали?
Я кивнула, поскольку обвинительная речь отняла у меня последние силы.
— Вы заблуждаетесь так глубоко, что, право, нет уже никакого смысла вас разубеждать. Оставайтесь при своем мнении, в конце концов, не в том суть. Помните об одном: вы не подписали ни одной бумаги, не дали ни одного обязательства, вы совершенно свободный человек. Всего хорошего, Валентина Васильевна!
От неожиданности я икнула. А Андропов вновь уселся в кресло, взял какую-то газету и углубился в чтение. Поняв, что аудиенция окончена, я встала и медленно, словно загипнотизированная, направилась к двери. Чего я ждала? Выстрела в спину? Резкого окрика и приказа вернуться на место? Или двух здоровенных громил, которые завернули бы мне руки за лопатки и бросили в один из подвалов Лубянки?
Я открыла дверь в сад, когда услышала за спиной негромкое:
— Валентина Васильевна, а купальник у вас есть?
— Что?
— Я спрашиваю, есть ли у вас купальник? — Андропов опять снял очки и с неподдельным интересом смотрел на меня.
— Кажется, есть... А что?
— Очень хорошо. В Буэнос-Айресе сейчас разгар пляжного сезона...
10
Небеса. Авиалайнер компании «Эр Франс»
1 декабря 1977 года
— Мадам чего-то желает?
— А?
Надо мной склонилась смазливая мордашка — не лицо, а сплошной сексуальный призыв. Моего бы сюда интимного друга — он бы...
— Да, водки, если можно.
— Со льдом?
— Да.
— Не угодно ли мадам к водке дольку лимона?
— Мадам просто мечтает о дольке лимона.
— Минуточку...
Я взглянула в иллюминатор, увидела под собой необъятную перину беловато-розовых облаков и вздохнула. Все происходившее в моей жизни после разговора с всесильным хозяином КГБ очень напоминало спектакль народного
— Валя, привет!
Я оглянулась и увидела моего школьного товарища Витю Мишина.
— Витяня!.. — я хотела издать еще несколько дежурных возгласов, но осеклась, увидев, как блистательно одет мой бывший одноклассник. В прекрасно сшитом вельветовом костюме цвета соломы, в очень удачно подобранном галстуке, благоухающий на все фойе «Дракаром», Мишин был просто неотразим. — Ты где пропадал, блудный сын Терпсихоры?
В шестом классе Вигянины родители отдали его в балетную школу при Большом театре. До десятого класса он еще появлялся в нашей компании но праздникам, потом я надолго потеряла его из виду, но от друзей слышала, что солистом ГАБТ он так и не стал, танцевать в кордебалете отказался и ушел в таинственный мир театральных администраторов, где и затерялся на долгую дюжину лет. И вот теперь — нате вам, Мишин во всей красе!
— Валюха, я тебя люблю! — Витяня склонился к моей руке. — Ничего не говори, все знаю: я свинья, что не звонил, не появлялся. Но, Валь, я за тобой слежу! Ты ведь моя любимая журналистка. Восхищаюсь, горжусь и так далее.
— А ты как, Витяня?
— Все тип-топ, не дрейфь, подруга школьная! Работаю за границей, в Союзе бываю наездами, как ты сама понимаешь, очень скучаю...
Он перехватил мой взгляд и расхохотался:
— Ну ладно, нечего щуриться! Я действительно работаю за границей и действительно скучаю по дому...
— Мишин, может быть, ты, не дай Бог, дипломат?
— He-а, рылом не вышел. Я педагог. Балетный педагог. Учу детишек в отсталой Швейцарии азам классического балета. Батман, антраша, фуэте, и-и-и раз!
— Здорово! Я рада за тебя.
— Слушай, давай заскочим в какую-нибудь стекляшку, отметим встречу.
— А как же «Крестный отец-2»?
— Да барахло! Идем, я тебе расскажу содержание по дороге...
Мы вышли на заснеженную улицу. Витяня уверенно взял меня под руку и потянул в сторону бликующего, как новогодняя елка, серого «мерседеса».
— Твой?
— Ну не твой же! — самодовольно хмыкнул он и картинно распахнул дверцу: — Прошу, мадемуазель!
Мы забрались в еще не остывшую машину. Внутри пахло дорогой кожей, табаком и каким-то цветочным дезодорантом. Мишин щелкнул клавишей стереомагнитофона, и салон «мерседеса» огласили торжественные звуки равелевского «Болеро».
— Ну, куда поедем? — спросила я, поудобнее устраиваясь на мягком сиденье.
— А не все ли равно? — голос Витяни сразу утратил игривость, стал серьезным и каким-то глухим. — Слушай меня внимательно, Валя, постарайся все понять и не задавай лишних вопросов. Сейчас мы поедем и будем беседовать. Договорились?