КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы
Шрифт:
— Обратитесь в горотдел, вам там помогут.
Абакумов не обязан был проявлять такую заботу — звонить в горотдел госбезопасности, лично подписывать командировку, с которой я стрелой летел во всех поездах, кому ни покажешь, все берут под козырек… Надо знать, что такое голодный тыл во время войны. И когда я приехал в Вольский горотдел наркомата госбезопасности, мне помогли с продуктами.
— Какое впечатление производил Абакумов? — спросил я Месяцева.
— Он мужик был статный, красивый, военная форма ему шла. Разговор всегда носил спокойный деловой характер. Он не заставлял стоять
И он стал давать показания. Что он, будучи мичманом на царской яхте «Штандарт», когда Николай II побывал в Германии у кайзера Вильгельма, сошел на берег, где его завербовали. И с тех пор он работает на немецкую разведку. Признал, что занимался вредительством на наших военных кораблях. Объяснил, что именно делал во вред. Его показания изучили эксперты, подтвердили: да, все так… Он признался, что занимался вредительством не один, и назвал многих видных флотоводцев.
Месяцев допросил его вместе с начальником следственной части — профессор подтвердил свои показания.
Вдруг Месяцева вызвали к Абакумову. Пришел к Абакумову, доложился, смотрит: у него в кабинете сидит арестованный профессор. Абакумов взглянул на профессора и спросил его:
— Так почему же вы обманывали следствие?
Он ответил:
— Знаете, следователь мне очень понравился. Я уже старый, песенка моя спета, а на моем деле он может отличиться.
Когда Месяцев услышал это, у него в глазах потемнело. Профессора увели. Абакумов сказал Месяцеву:
— Арестованных нельзя бить. Но и нельзя умасливать, уговаривать. Вы его уговорили. Он полюбил вас и дал липовые показания…
Уважали Абакумова в контрразведке?
— Если к младшим чинам он относился с заботой, по отечески, то высших он держал в кулаке, — говорил Месяцев. — Я видел, как начальник следственной части Павловский дрожал, когда его Абакумов распекал, стал весь белый, коленки тряслись! Думаю, что ж ты цепляешься так за должность?
Кирилл Столяров:
— Абакумов занимался разведкой и контрразведкой в тылу противника. СМЕРШ переиграл абвер и знал о расположении немецких частей больше, чем немцы о Красной армии. Не зря Сталин, склонный к быстрым кадровым перемещениям при малейших признаках неумения справиться с делом, всю войну продержал Абакумова на этой должности.
Николай Григорьевич Егорычев, бывший член ЦК КПСС и бывший первый секретарь Московского горкома, доброволец, прошедший всю войну, не раз раненный, очень смелый человек, рассказывал мне такую историю.
На Северо-Западном фронте он был заместителем политрука стрелковой роты. Вызывают его в штаб батальона. Это в трехстах метрах от передовой. На берегу чудесного озера Селигер в землянке его ждет холеный подполковник из СМЕРШ:
— Вот вы заместитель политрука, хорошо знаете наш полк. Вы, пожалуйста, докладывайте мне о тех, у кого
Егорычев ему ответил:
— Товарищ подполковник, я замполитрука и каждого бойца знаю. Мы каждый день подвергаемся смертельной опасности. И я ни о ком из них вам ничего говорить не буду. Эти люди воюют на самой передовой. Почему вы не пришли к нам в окопы и там меня не расспрашивали? Почему вы здесь, в безопасности, со мной беседуете?
Подполковник возмутился:
— Ах, вы так себя ведете? Я вам покажу!
Егорычев обозлился и на «ты» к подполковнику:
— Ну, что ты мне сделаешь? Куда ты меня пошлешь? На передовую? Я и так на ней…
Подполковнику, видимо, стало стыдно, и он решил прийти в расположение роты дня через два. Она занимала высоту. Подходы к ней немцами просматривались и простреливались. Поэтому отрыли глубокий ход сообщения, чтобы в случае обстрела укрыться. Вдруг видят: кто-то от самой церкви ползет по ходу сообщения. Ребята стали хохотать. Показался тот самый подполковник — и к Егорычеву:
— Что они смеются?
Егорычев честно ответил, что солдаты смеются из-за того, что подполковник трусоват:
— Мы-то ходим в полный рост, укрываемся только в случае обстрела, а вы ползете, когда опасности нет…
После того как личный состав роты сменился раза три, тяжкие были бои, нас отвели на несколько дней отдохнуть, продолжал Егорычев:
— У нас был мастер с Урала. Он брал запалы от противотанковых гранат и делал из них мундштуки. Они получались очень красивые. Но однажды запал взорвался у него в руках. Ему оторвало Два пальца на правой руке.
Трибунал рассматривал это дело и приговорил его к расстрелу. Заявили нам, что он это сознательно сделал. Было решено расстрелять его перед строем. Отрыли ему на болоте яму метр глубиной, она сразу водой заполнилась — это было начало ноября. Раздели его до нижнего белья — обмундирование потом тоже пошло в дело…
А он твердит одно и то же:
— Товарищи, простите меня. Я же не нарочно. Я буду воевать.
Стоит перед нами солдат, — говорит Егорычев, — которого мы знаем как смелого бойца, а ему приписали самострел. Построили отделение автоматчиков. Комдив скомандовал. Стреляют. На нижней рубашке одно красное пятно. Одна пуля в него попала. Никто не хотел в него стрелять.
Он стоит. Помните «Овод»?.. Стреляют еще раз. Еще два пятна на рубашке. Он падает. Но живой! Еще просит его пощадить. Подходит командир дивизии, вынимает пистолет и стреляет ему в голову.
Мы все были страшно возмущены. До сих пор я вспоминаю это как страшный сон. Тыловые службы СМЕРШ, прокуратура тоже хотели показать, что воюют, делают правое дело. Война все списала, к сожалению…
Штрафные роты были созданы после приказа № 227, запрещающего войскам отступать без приказа. Положение о штрафных ротах 26 сентября 1942 года подписал заместитель наркома обороны генерал армии Жуков. В роты направлялись на срок от одного до трех месяцев рядовые и младшие командиры, виновные «в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, чтобы искупить кровью свою вину перед Родиной отважной борьбой с врагом на трудном участке боевых действий».