КГБ
Шрифт:
По возвращении из Вашингтона Филби ушел в отставку, получив 4.000 фунтов выходного пособия, из которых 2.000 были выплачены сразу, а оставшиеся две должны были выплачиваться в течение трех лет. Филби правильно рассчитал, что решение не платить сразу всю сумму связано «с возможностью оказаться в тюрьме в течение этих трех лет.» В декабре 1951 года его вызвали на «судебное расследование» в штаб-квартиру МИ5 на Керзон стрит, которое фактически было неформальным судом, о чем Филби в своих мемуарах пишет не совсем верно. Как вспоминал один из офицеров СИС: «Не было ни одного человека, который вышел бы из зала суда, не будучи убежденным в виновности Филби.» Многие из коллег Филби по СИС также считали его виновным, хотя позже, в Москве, Филби и пытался представить иную картину. Однако «судебное расследование» пришло к выводу, что для успешного судебного преследования материалы собрать не удастся. Филби продолжала поддерживать группа друзей из СИС, перед которыми он предстал как невинная жертва маккартистской «охоты на ведьм.»
После этого и вплоть до побега в 1963 году Филби стал резко терять значение
Именно в то время, когда «золотой век пятерки» шел к закату, один из завербованных в 30-х годах в Кембридже агентов шел к вершине славы. Алистер Уотсон, бывший какое-то время секретарем «Апостолов», сыграл важную роль в обращении Бланта в марксизм и, видимо, одним из первых стал членом «группы пяти» Берджесса. За шесть лет аспирантуры в Кингз-колледж (1933—1939) его активность значительно снизилась. В начале войны он поступил в Морское министерство в качестве временного научного сотрудника и занимался радарами и проектированием. Особую важность его работа в качестве советского агента приобрела после войны, когда в 1953 году он занял пост старшего научного сотрудника в исследовательских лабораториях Министерства флота в Теддингтоне и стал заниматься сверхсекретным проектом, представлявшим огромный интерес для КГБ, — разработкой методов обнаружения подводных лодок с помощью подводных низкочастотных звуковых колебаний. Какое-то время Уотсон жил в одном доме с братом офицера МИ5 Питера Райта. Задолго до выявления Уотсона МИ5 Райт невзлюбил его: «Он был длинный и тощий, с вытянутым, козлиным лицом. И ходил он как-то странно, будто на цыпочках.» Другие, однако, считали Уотсона интересным, хотя и эксцентричным собеседником. Даже в семьдесят лет он мог еще поприветствовать друзей целым залпом шуток — задачкой из четырехмерной геометрии, соображением по поводу «Исчезнувшего рая» и очередной догадкой о языках Древнего Египта. Будучи начальником отдела обнаружения подводных лодок в исследовательской лаборатории Морского министерства, Уотсон, по мнению Райта, «занимался наиболее секретной и ответственной работой во всем Министерстве обороны». Так же считало и КГБ. В 40-х — 50-х годах у него были те же кураторы, что и у «пятерки», — Горский, Кротов и Модин. Когда с 1953 по 1955 год Модин был в Москве, Уотсон поссорился с его преемником Сергеем Александровичем Кондрашовым (впоследствии заместитель начальника ПГУ). Уотсон говорил Питеру Райту: «Он слишком буржуазен… Носит фланелевые брюки и синий пиджак, пуделя прогуливает.» Позже с Уотсоном работали Родин, видимо, Модин во второй раз и Николай Прокофьевич Карпеков, который с 1958 по 1963 год был экспертом лондонской резидентуры по научно-технической разведке. В 1967 году после проведенного МИ5 расследования Уотсона перевели на несекретную работу в институт океанографии.
В написанной в 1980 году секретной истории Первого главного управления среди прочих послевоенных успехов упоминается увеличение объемов научно-технической информации, поступавшей из Великобритании. Помимо разведданных по системам обнаружения подводных лодок, лондонская резидентура претендует также на поставку информации о различных аспектах ядерной энергетики и военной техники, а также навигационных систем. Наибольшую активность в научно-технической разведке в 50-е годы проявлял Леонид Сергеевич Зайцев, бывший в то время офицером политической разведки. Позже он возглавил Управление Т, которое специализировалось на этой тематике. В 60-е годы научно-техническое направление получило дальнейшее развитие.
В начале 50-х годов Центру удалось осуществить важное внедрение в британскую разведслужбу. Через несколько месяцев после увольнения Филби из СИС МГБ приступило к вербовке другого офицера этой службы — 29-летнего Джорджа Блейка, урожденного Бехар. Блейк родился в Роттердаме. Его отец был натурализовавшийся еврей из Каира, а мать — голландка. Родители назвали сына Джорджем в честь короля Георга V. Во время Второй мировой войны Блейк воевал в голландском сопротивлении и в Королевском флоте, в конце войны стал офицером морской разведки. В 1947—48 году он изучал русский язык в Даунинг-колледже, а затем поступил в СИС. СИС, однако, не удалось узнать все о жизни ее нового сотрудника, в частности осталось неизвестным, что огромное влияние на Блейка оказал Анри Кюриэль, активный член Коммунистической партии Египта, с которым Блейк часто виделся в молодости. В 1949 году Блейка направили в Южную Корею, где он работал под дипломатическим прикрытием — как вице-консул в Сеуле. Год спустя, вскоре после начала корейской войны он был интернирован вторгшимися северо-корейскими войсками.
Возможностью завербовать Блейка Московский центр обязан во многом китайцам, чьи «добровольческие» части пришли на помощь северным корейцам. После образования в октябре 1949 года Китайской Народной Республики МГБ предложило направить большую группу советников в Китай и принять в Москве китайских офицеров разведки для обучения. Мао Цзэдун принял оба предложения. Но китайцы с самого начала заботились о том, чтобы их офицеры разведки не оказались под контролем МГБ, как их коллеги из стран Восточной Европы. Китайцы, несмотря на стремление перенять советский опыт и ознакомиться с техническими новинками, отказались
Вербовка Блейка началась, видимо, осенью 1951 года. По свидетельству первого офицера МГБ, который допрашивал его, Григория Кузьмича, Блейк тут же выразил разочарование в западной политике в целом и в англо-американском вторжении в Корею в частности, но секреты СИС выдавать отказался. Однако к тому времени, когда его вместе с другим военнопленным освобождали весной 1953 года, Блейк уже был полностью завербованным советским агентом. Почти десять лет после этого он раскрывал операции и агентов СИС с тем же энтузиазмом, что и Филби, но не так эффективно.
В первые годы холодной войны советской разведке удалось провести несколько успешных операций по внедрению в континентальной Европе. Наибольшее значение Центр придавал внедрению во Франции и Западной Германии. Внедрению в правящие круги Франции способствовала значительная популярность в послевоенные годы коммунистической партии, которая более десяти лет получала около четверти голосов избирателей, и наличие до 1947 года министров-коммунистов в коалиционном правительстве. Владимир и Евдокия Петровы, бежавшие из советской разведки в 1954 году, отмечали, что МГБ и КИ считали разведывательную работу во Франции особенно легкой. Резидентом МГБ/КИ в Париже с 1947 по 1949 год был Иван Иванович Агаянц (известен также как Авалов). Он был армянином почти сорока лет и говорил по-французски, по-английски и на фарси. Евдокия Петрова вспоминает его как наиболее приятного из всех своих коллег: «привлекательный, очень культурный, уважительный… интеллигент и хороший разведчик.» Благодаря успешной работе в Париже Агаянц в 1949 году получил повышение и был назначен начальником Второго управления КИ, которое занималось всеми европейскими странами, за исключением Англии. Его преемник на должности резидента в Париже с 1950 по 1954 год Алексей Алексеевич Крохин также с удовольствием провел время во Франции. Петровы вспоминают его как «улыбчивого, веселого и довольного жизнью» человека. Крохин был направлен в Париж и на второй срок — с 1966 по 1972 год, что свидетельствует об успешной работе в первой командировке.
Агентов проникновения, поставлявших множество, если не большую часть официальных документов, которые Петровы видели в Центре во время работы Агаянца и Крохина, так и не поймали. По крайней мере, сведений таких не было. Наиболее значительным из советских агентов во Франции во времена холодной войны, которого обнаружили, да и то после того, как он проработал на советскую разведку двадцать лет, был Жорж Пак. Пака, 29-летнего молодого, подающего надежды ученого, занимавшегося итальянским языком, завербовал в 1943 году Александр Гузовский из НКГБ, когда тот возглавлял в Алжире отдел политической информации на радиостанции временного правительства генерала де Голля. В период послевоенной «четвертой республики» Пак, куратором которого остался Гузовский, переехавший за ним в Париж, работал секретарем кабинета и советником нескольких министров. Как и большинство агентов времен холодной войны, Пак работал скорее из соображений самоутверждения, чем по идеологическим соображениям, которые руководили «великолепной пятеркой» и более ранними поколениями советских агентов внедрения. Жаждавший играть главную роль за сценой международных отношений, раз уж не удалось сделать это открыто, Пак старался уравнять баланс сил между СССР и США, которых считал слишком мощной державой. Пак рассказывает, что ему присылали благодарности Сталин и Хрущев. Самым продуктивным периодом за двадцать лет работы Пак было время, когда де Голль вернулся к власти в 1958 году и Пак получил доступ к главным оборонным секретам.
Раздел Германии и поток беженцев с Востока сделали созданную в 1949 году Федеративную Республику Германию легкой добычей для проникновения агентов восточного блока. Одним из основных объектов Московского центра было полуофициальное агентство внешней разведки — организация Гелена, которое в 1946 году официально вошло в Федеральную канцелярию как Бундеснахрихтендинст (Федеральная разведывательная служба, БНД). Внедрение началось в 1949 году с вербовки в штаб-квартире МГБ в Карлсхорсте безработного, а в прошлом капитана СС Ганса Клеменса. В 1951 году Клеменс получил работу у Гелена, а потом рекомендовал туда же своего приятеля по СС Хайнца Фельфе, которого также завербовал для МГБ. С активной поддержкой Карлсхорста Фельфе быстро зарекомендовал себя наиболее удачливым агентом времен холодной войны. В 1953 году он поразил своих геленовских коллег, заявив, что создал в Москве агентурную сеть во главе с полковником Красной Армии. Значительная часть поставляемых сетью разведданных, которые представляли собой изрядную смесь действительных фактов с подготовленной Центром дезинформацией, передавалась в Бонн канцлеру ФРГ Конраду Аденауэру. Карлсхорст продолжал помогать Фельфе, предоставив ему протоколы заседаний правительства ГДР и выведя его на «расходных» восточногерманских агентов. Вершины своей деятельности Фельфе достиг почти одновременно с Паком. К 1958 году его уже считали немецким Филби — как и Филби в 1944, он стал начальником советской секции в контрразведывательном отделе разведки. Однако мотивы его действий были ближе скорее к мотивам Пака, чем Филби. Себя он считал великолепным профессионалом, восходящей звездой БНД, которую в то же время умудрялся обманывать. В Карлсхорсте всячески поощряли его самомнение, заставляя верить, что его успехи превосходят даже достижения Рихарда Зорге. «Я хотел, чтобы русские считали меня разведчиком высшего класса,» — говорил Фельфе.