Кибердемоны. Призрак
Шрифт:
Он вдруг обнаружил, что не испытывает никакой дексаминовой ломки. Никакой тяги принять что бы то ни было - литий, аддерол... А ведь еще сутки назад не мыслил своей жизни без этих маленьких штучек.
– Ладно, хрен с вами, - сказал он и поднялся с топчана.
– Что я должен делать?
В детстве они с Платоном нередко проделывали этот трюк: прикидывались друг другом. К сожалению, долго это продолжаться не могло - прогрессирующий синдром Платона не позволял ему имитировать беспечного младшего брата, но Мирон и в старших классах иногда
– Для начала...
– японец включил лазерный карандаш, который ловко, как боевой веер, вертел в пальцах.
– У Платона не такие длинные волосы. И он никогда не ходит небритым.
Что верно, то верно...
– Мирон усмехнулся про себя.
– Однажды дядю Лёшу, мастера, который стриг их с братом с самого детства, увезли с аппендицитом. Так Платон чуть не сбрендил дожидаясь, когда тот вернется в любимую парикмахерскую на углу... А так как папины гены наградили их чёрными как смоль вихрами и общей повышенной волосатостью - какие-то дальние греческие корни - чтобы иметь чистые щеки, бриться приходилось каждый день. Потому что депилирующий гель, по мнению того же Платона - дикая ересь и вообще вызывает рак...
– Вы что, хотите проделывать всё это здесь?
– удивился Мирон, наблюдая, как Мышонок водружает один из табуретов посреди каптёрки.
– До конца рабочего дня осталось два с половиной часа, - сказала Мелета.
– В здание МОСБЕЗ нужно войти ближе к концу, минут за тридцать-сорок.
– Ясно, - кивнул Мирон.
– Сотрудники торопятся домой и не будут уделять слишком пристального внимания проверке...
– К тому же, отсюда - с ближайшей станции суперметро - всего десять минут на мобиле, или двадцать - пешком.
– Платон никогда не ходит пешком, если можно доехать на мобиле, - пробормотал Мирон и уселся на табурет.
Мышонок навис сзади, как тёплая дышащая гора. От него слабо пахло эвкалиптовым маслом и почему-то воском для полировки дерева...
Когда японец развернул перед ним лист гибкой зеркальной плёнки, Мирон и вправду поверил, что может сойти за брата. Вынужденное голодание последних суток придало остроты скулам, лихорадочного блеска глазам и наложило синие тени на впалые щеки. Короткая стрижка открыла высокий выпуклый лоб, небольшие, плотно прижатые к голове уши и белую, давно не видевшую солнца кожу на шее. С такой стрижкой даже плечи казались шире... И так выглядит мой брат? Удивление - не совсем то чувство, что Мирон испытал.
Он вспомнил Платона десятилетней давности. Синий спортивный костюм, выцветший от долгой носки и тесноватый, застёгнутая на все пуговицы рубашка - уголки до того жесткие, что загибаются кверху. Сутулые плечи, зачёсанная на лоб, будто приклеенная, прядь волос... А сейчас? Мирон еще раз оглядел отражение в зеркале.
Похоже, старший братец меня обставил.
С тех пор, как ушел из дома, он подсознательно избегал любого намеренного сходства с Платоном. Отрастил волосы, перестал бриться,
– Посетители МОСБЕЗ проходят полное сканирование, - сказал Мышонок, протягивая первый свёрток с лейблом Ямадзаки.
– Так что начать придётся с нижнего белья.
– Надеюсь, трусы вы не у брата из шкафа спёрли, - Мирон пытался пошутить. Но остальные, похоже, не поняли.
Мелета с Мышонком деликатно отвернулись, а он расстегнул пуговицу на джинсах.
Ну вот, предоставилась возможность доподлинно убедиться, - усмехнулся он про себя, разворачивая упаковку.
– Жмут брату портки, или нет.
Трусы и майка с короткими рукавами, затем белая рубашка от Томохико Амады - в чуть заметный рубчик, мягкая, сотканная из египетского хлопка. Застегнув пуговицы, Мирон почувствовал, как крахмальный воротник приятно холодит шею. Носки - чёрные с одной синей полоской, затем брюки. Японец подал чёрный кожаный ремень, на пряжке золотой логотип Прада; в манжетах рубашки - запонки с тем же лейблом. И наконец - пиджак.
Все вещи сели великолепно, будто на него пошиты. Японец упоминал, что костюм - ручной работы... Значит, Платон все эти годы тоже следил за фигурой. Только, скорее, не манипулируя присадками к биогелю, а здоровой пищей и настоящими упражнениями.
– Я готов, - сказал он в спину Мелеты.
Девушка повернулась. Зрачки её глаз резко скакнули к границам радужки, а потом сжались в булавочные уколы. Ресницы затрепетали. На впалых щеках выступили красные пятна... Мелета постаралась взять себя в руки, но было видно: она потрясена.
– Можешь теперь считать, что видела Платона, - неловко выдал он заранее заготовленную фразу. Не думал, честно говоря, что перемена будет НАСТОЛЬКО разительной.
– Теперь вы, - обратился Мышонок к девушке.
Та скинула свою кожаную куртку, и нисколько не стесняясь, тут же потянула вверх толстовку. Японец отворачиваться не стал - на полу оставалось еще несколько свёртков и он, развернув один из них, подал девушке нечто чёрное и струящееся.
Пока Мирон одевался, Мелета извлекла из лица все колечки, нанесла тоник и припудрилась, так что следов в виде крошечных точек не осталось. Она подвела глаза, наклеила металлические ресницы - последний писк токийской моды прошлого сезона - и чуть тронула помадой губы.
Чулки, туфли-лодочки и ярко-красное короткое пальто поверх маленького чёрного платья... Мышонок достал из мешка, развернул и встряхнул последнюю деталь: парик блондинки. Аккуратное каре с французской челкой. Надев его, Мелета преобразилась окончательно.
Сексуально-деловая женщина из верхнего эшелона управления. Уверенная. Жесткая. Бескомпромиссная. Если б его спросили, он даже затруднился бы ответить, кто ему нравится больше: сорванец в кожаной куртке или эта холодная бизнес-леди...