Кибершторм

Мэзер Мэтью

Еще одна пауза.

– Ну, удачи, – сказал Чак, жестом приказывая мне браться за генератор. Сам он на этот раз взялся за него только одной рукой.

Мы двинулись наверх, а Пол – вниз по лестнице. Дойдя до четвертого этажа, он открыл дверь и скрылся за ней. Как только мы добрались до нашего этажа, Чак опустил генератор.

– Ты его штаны видел?

Я покачал головой.

– А что?

– Мокрые до колен, и кроссовки тоже. Он был на улице.

– И что? Вышел посмотреть…

Чак покачал головой.

– В семь утра? Раньше я его здесь

не видел – наверное, Тони оставил входную дверь открытой. И какого хрена он сразу пошел на четвертый этаж?

– Может, это просто сосед, которого ты не знаешь, – возразил я, но по шее у меня пробежали мурашки. Чужак.

– Тащи его к нам, а я пойду вниз и все запру.

Чак помчался вниз, перепрыгивая через ступеньки. Я следил за ним, пока не стихло эхо его шагов, а затем открыл дверь на этаж, крякнул и потащил генератор.

10.05

Несмотря на сложившуюся ситуацию, утро постепенно наполнилось атмосферой праздника.

Как только Чак вернулся, я постучал к Пэм и попросил ее взглянуть на Люка. Тони пошел еще раз проверить входную дверь, после чего оставил внизу записку, что он будет у нас.

Чак решил пускать к себе только нашу компанию, в том числе Тони. Еще он сделал исключение для Пэм и – после протестов – для ее мужа Рори. Когда зажгли керосиновый нагреватель, в квартире быстро стало тепло. Тогда мы разбудили Лорен и Люка и перевели их в свободную комнату в квартире Чака и Сьюзи.

После быстрого осмотра Пэм объявила, что, по ее мнению, у Люка нет симптомов птичьего гриппа и что жар спадает. Температура у него по-прежнему была высокая, но терпимая, и Пэм пообещала, что еще к нему заглянет.

По словам Пэм, она всю ночь провела в банке крови Красного Креста. Его превратили в клинику «Скорой помощи», и врачи-добровольцы появились там почти одновременно с людьми, утверждавшими, что у них птичий грипп.

Один из врачей раньше занимался в Центре контроля заболеваний исследованиями птичьего гриппа. Пэм с ним долго разговаривала, и, по его словам, сообщения по телевизору – полный бред: данные об инкубационном периоде, способе передачи и симптомах не соответствовали его данным.

Похоже, тревога действительно была ложная – или сфабрикованная.

Про встречу с чужаком быстро забыли, и Чак заставил откупорить бутылку шампанского и сделать каждому по «мимозе». «Это же Рождество! – воскликнул он. – Притом белое», – добавил он, глядя на метель за окном.

Мы через силу рассмеялись.

Все утро мы провели в теплой и безопасной комнате, распаковывая снаряжение Чака, словно в турпоходе, – и чувство опасности исчезло. У моего малыша был сильный жар, но меня почти переполняла радость оттого, что он заболел обычным гриппом или простудой.

Фоном работало радио. Диктор перечислял закрытые трассы – I-95, I-89, платная автодорога в Нью-Джерси, и сообщал об отключении электричества в домах – на северо-востоке страны их число предположительно превысило десять миллионов. Метро не работало.

По слухам, перебои с электричеством вызвал сбой в сети – такой же, что и несколько лет назад, только серьезнее, из-за бурана.

Голос радиоведущего – единственная ниточка, связывающая нас с внешним миром – позволил нам чувствовать себя как обычно. Обычный день, в ходе которого жители Нью-Йорка начнут восстанавливать свой город после очередной катастрофы. Сообщения о птичьем гриппе совпадали с нашими ощущениями – Центр контроля заболеваний не подтверждает случаев заболевания, и источник предупреждений не был выявлен.

Алкоголь меня взбодрил, и я пошел проведать Бородиных, вспомнив, что дочь Ирины, которая жила в соседнем здании, вместе с семьей уехала на праздники. По радио нас просили проверить, как дела у пожилых соседей, но мне почему-то казалось, что у Бородиных все в порядке.

Правда, я все равно к ним пошел.

Я постучал в дверь. «Входите, входите», – отозвалась Ирина, и я вошел. Все как обычно: Ирина сидела в кресле-качалке и вязала, а Александр спал на кресле перед телевизором вместе с Горби. Единственное отличие заключалось в том, что все были укутаны в одеяла.

В квартире стоял ледяной холод.

– Чаю хочешь? – спросила Ирина.

Я посмотрел, как она делает еще одну петлю и вдруг подумал, будут ли у меня такие же ловкие руки в девяносто лет. Хорошо, если я вообще дотяну до девяноста.

– Да, пожалуйста.

На кухне у них было что-то вроде древней походной печки, и на ней, окруженный облаком пара, стоял горячий чайник. Хотя Бородины – евреи, половину их гостиной все равно занимала большая нарядная елка. В прошлом году я очень удивился, когда они попросили меня помочь им с покупкой елки, однако сейчас я уже знал, что она не рождественская, а новогодняя.

В любом случае, это была самая красивая елка на нашем этаже.

Ирина открыла дверь кладовки, чтобы достать сахар, и я впервые обратил внимание, что кладовка забита от пола до потолка консервными банками, а также пакетами с фасолью и рисом.

– Старая привычка, – улыбнулась Ирина, заметив мой взгляд, и налила мне чаю. – Как твой маленький принц?

– Хорошо. Ну, то есть он болен, но с ним все будет нормально, – ответил я, держа чашку обеими руками. – Как тут холодно! Не хотите перебраться к Чаку?

– А! – снисходительно фыркнула она, – ерунда. После войны я несколько лет зимовала в бараках в Сибири. Мне жаль, что тебе холодно, но я открыла окна, чтобы проветрить.

Александр громко захрапел, вставив свой комментарий в наш разговор. Мы рассмеялись.

– Вам что-нибудь нужно? Если что, заходите к соседям – в любое время.

Ирина с улыбкой покачала головой.

– Нет. У нас все в порядке. Будем сидеть тихо, никого не трогать.

Она отхлебнула чаю и подумала.

– А если тебе что-то понадобится, Михаил, заходи, da? Мы будем наблюдать.