Кидала
Шрифт:
— МакКуин, оставь человека в покое… — Поморщившись, он щелкнул пальцами в сторону напарника. — Бегом по берегу, тащи ко мне всех, кого встретишь.
Через пять или семь минут он получил возможность видеть перед собой трех человек. Первым оказался белый мужчина лет пятидесяти, типичный нью-йоркский алкоголик без определенного места жительства, с живым любопытным взглядом и без тени смущения. Такие исправно покупают лотерейные билеты за пятьдесят центов в надежде когда-нибудь выиграть-таки миллион. Вторым оказался угрюмый, как орлан на гербе США, мужик лет сорока пяти. Из одного его кармана торчал вчерашний
— Остальные разбежались, — обосновал столь скудный улов МакКуин.
Чески приблизился к шеренге задержанных, миновал третьего, второго и остановил взгляд на первом.
— Что вы слышали четверть часа назад, сэр?
— Это была перестрелка, — дружески сообщил тот и рассказал о том, как пристроился коротать ночь неподалеку от мерцающего в темноте костра. Обычно разводить костры здесь решаются только в холода, дабы не приманивать полицию попусту, и он, любопытный от природы, решил развлечь себя чужими разговорами.
Еще через пять минут Чески знал почти все, что случилось у костра. Самым главным являлся факт убийства полицейского не белым мужчиной, а черным. Чески не знал, почему, но ему понравилось, что белый вел себя мужественно и оружие применил лишь тогда, когда нужно было спасать свою жизнь.
— Но вот ниггера завалил точно белый, — добавил разговорчивый малый. — Прошил из автомата, как швейной машинкой.
— Беги отсюда подальше, — сквозь зубы пробурчал Чески, воспользовавшись тем, что МакКуин занят не тем, чем должен был быть сейчас занят, — он утешал копа.
Отсутствие алкоголика привлекло внимание Сомерсета лишь спустя минуту.
— Я дал ему хорошего пинка, — объяснил Чески. — Ничего, дрянь, не знает, пытается охмурить меня, чтобы я не был к нему чересчур зол.
— Баба была… — прохрипел, не открывая глаз, владелец газеты. Он качался, как маятник, и если бы дело происходило не под Бруклинским мостом и он не был оборван и пьян, его легко можно было принять за медиума.
— Какая баба? — уточнил МакКуин.
— Не знаю, какая… Но пахла хорошо… — Бродяга был пьян до такой степени, что даже не мог упасть. — Aprege… Двести долларов за унцию… Дороговато для леди, ночующей под мостом…
Чески с неподдельным интересом потрепал пьяницу за грязную щеку.
— А ты не потерявший ли память хозяин парфюмерной лавки?
— Я — потерявший совесть химик из филиала парфюмерной компании «Ruby Rose»… Сэр, не могли бы мы закончить эту беседу как можно скорее? Я хотел бы смотаться отсюда раньше, чем приедут копы.
Чески расхохотался.
— А вы что скажете, милейший? — склонился он над третьим. — Почему вы убежали из Пекина? Зачем оставили могилу Брюса Ли без присмотра? Кто теперь выгнал вас из China-town?
— Моя кореец.
— Ах, корее-ец… Мой папа вас очень любит. После второй бутылки виски ему начинает казаться, что на дворе 57-й, он чистит ружье и просит мать, чтобы та положила
— Моя не воевала.
— И мой не воевал. У него плоскостопие. Словом, сказать что-то по делу, как мне кажется, у вас не получится, да?
— Мистер ошибаться, моей есть что сказать.
Чески не торопясь прикурил на ветру приятный Camel и только после этого взял корейца под руку и повел в сторону.
— Мистер хочет знать, о чем белый говорил с чернокожими. Я понял. Но мистер не отвезет мою в участок, чтобы там выяснить, что моя не иметь «грин карт»? — Убедившись, что на проблему эмиграции детективу совершенно наплевать, кореец на довольно сносном английском поведал ему подробности недавно состоявшегося разговора о ста двадцати фунтах кокаина, и этими мазками закончил для Чески картину случившегося.
Дождавшись подъехавших полицейских из участка, в чьей юрисдикции находится эта часть Бруклинского моста, Чески велел МакКуину собираться и уезжать.
— Нам непременно нужно найти этого русского, — страстно затрещал МакКуин. — Убийство полицейского… ему можно было все простить, но это…
— Это не он убил офицера, — прожевал Чески, тяжело дыша в машине после подъема наверх. — Коп убит лезвием стреляющего ножа. Если бы такой был у Мартенсона, он бы вряд ли позволил себя пытать. И потом, мой юный друг, что ты имеешь в виду под «все простить»? Что бы ты ему, к примеру, не простил?
Подумав, МакКуин сказал:
— Убийство в офисе «Хэммет Старс»…
— А у тебя и этому есть доказательства? Кореец, которого я только что передал в руки копов из 28-го участка, клятвенно заверил меня, что полицейского убил черный из стреляющего ножа. А ты был уверен, что это дело рук Мартенсона. Чем этот случай отличается от первого? Есть ствол охранника без отпечатков пальцев, и есть море крови. Есть мертвый коп, и есть мертвый черный. Да только уверен ли ты, что в офисе стрелял русский, если теперь я точно знаю, что здесь убивал не он?
Чески лукавил. Он точно знал, что ямайца пристрелил русский. Чтобы разобраться как следует и не позволять МакКуину пороть горячку, он удалил важного свидетеля. С каждой минутой этого дела Чески казалось, что это дело захватывает его все круче и круче, и, чтобы разобраться, почему он увлечен им вовсе не в том направлении, которое предполагала служба, он решил оградить племянника сенатора от дельной информации и решить, что с ним, Чески, происходит.
Любовью к русским он никогда не пылал. Не восхищался и другими, причиняющими ущерб чужой частной собственности и имеющими какие-то общие дела с гватемальцами и ямайцами. Но этот русский соединил всю неприязнь Чески воедино и присвоил себе, как присваивается чужой найденный паспорт. Генри всегда сомневался в двух случаях: когда у человека слишком много доказательств невиновности и когда все силы мира настраиваются против человека, указывая на него пальцем.
Понятно, что эти сомнения отпадали, если человек в момент совершения преступления был рядом с Чески или, напротив, задерживался Чески в тот момент, когда вынимал из спины жертвы нож. Тут все ясно и понятно. Но когда Чески встречает русского мужчину, уже немолодого, между прочим, мужчину, то есть пожившего и повидавшего, и все сводится к тому, что он парень нехороший, тут возникает ряд вопросов.