Киевские ведьмы. Выстрел в Опере
Шрифт:
Киевица кивнула.
За их спинами прятался сад цветов — Шато-де-Флер.
Слева — на горе проживал окруженный собственным садом Институт Благородный Девиц.
Впереди Машин, омраченный нешуточным обещанием, взор радовал (еще не заслоненный нелепо-уродливой музейной махиной имени Ленина) царственно-белый сад «Владимирская горка».
А чуть правее — здание Купеческого собрания, заслонившее свой крохотный, но самый благоустроенный в Городе сад, посещать который по несколько раз в неделю почитал святым долгом любой «правоверный киевлянин».
— Три
— Три дня назад?
— Ну да, — в 1884 году! А знаешь, почему его построили здесь? Это настоящий анекдот! С Днепра по Крещатику несся такой порыв ветра, что дамам постоянно сдувало шляпки. И Купеческим собранием заткнули дыру от сквозняка. Я читала, в советское время здание решили снести. Но киевский поэт Юрий Рыбчинский пошел к меру, и рассказал ему эту историю, и, таким образом, сохранил Собрание…
— О, боже! Маша! — Мир подскочил, как ребенок. — Ты видишь его? ТРАМВАЙ!
Снизу, по Александровскому спуску карабкался смешной, маленький трамвайчик на стальных, винтообразных рессорах.
— Ну, да, сейчас же 94-й, — обрадовалась студентка-историчка. — Он пошел еще в мае 1892-го. Киевский трамвай был первым в России!
— То есть, их нигде больше не было? — пришел в восторг Мирослав.
— Нигде. Только у нас, — горделиво похвасталась его просветительница, так точно этот, приближающийся к ним, первый электромотор, запустил не военный инженер генерал Струве, а она сама — при чем, собственноручно! –Киевляне жутко гордились свом трамваем. Он был — национальным героем! Трамвай первый сумел преодолеть крутизну киевских гор. Ни омнибус, ни конка, ни локомобиль, не справились… Поначалу генералу Струве тоже не верили. Инженеры писали, что электрический трамвай — химера. Двигать с помощью электричества вагоны можно только на столиках, в виде игрушки.
— Он и похож на игрушку, — Мир неотрывно смотрел на наивный вагончик, сделанный по американскому образцу.
Медленно, но уверенно трамвайчик одолел один из крутейших подъемов, и остановился у кружевной деревянной беседки, оказавшейся павильоном «для господ пассажиров и встречающей публики».
— Вначале, — увлеклась Маша, — киевляне тоже восприняли трамвай, как аттракцион. — Он ездил только от Царской до Контрактовой площади — туда-сюда. Позже его провели по Крещатику… И был такой случай. Один человек постоянно катался на трамвае бесплатно. Когда нужно было покупать билет, он давал кондуктору 100 рублей. А на 100 рублей тогда… то есть сейчас, можно купить… Понятно, что сдачи ему никто дать не мог! Так он и ездил со своей сторублевкою месяц, пока кондуктору это не надоело. Он специально одолжил у кого-то деньги и таки разменя…
Но на «таки разменя» Машин увлеченный и, безусловно, увлекательный анекдот, был безжалостно прерван.
Мир вдруг решительно схватил свою даму за плечи, развернул, прижал к себе. Трамвай исчез из ее поля зрения, а перед взором предстал фасад остроконечной часовни, призванный напоминать о чудесном спасении царя-освободителя… И еще, стоявший
Машины уши вобрали ужасающий крик, многоголосый, единый -заполонивший всю площадь.
Но узнать причину сего публичного отчаяния она не могла — Мир крепко сжимал ее обеими руками, уговаривая:
— Не надо. Не оборачивайся. Тебе не надо смотреть…
Господин за его спиной подобрал потрясенный рот, выудил из кармана пальто небольшую записную книжечку и принялся что-то строчить.
А царь, спасшийся от покушения чудом, все равно был убит — разорван в 1881 году бомбой террориста-народовольца.
— Убила… — вырос из многоголосицы воющий, народный голос. — Машина сатанинская. Человека убила!
Вой взлетел над площадью.
Маша обмякла.
— Мир, — сказала она, переждав. — Отпусти меня. Я не буду смотреть. Я поняла: кто-то попал под трамвай.
******
Катя стояла, сложив руки на груди, и смотрела на семейный портрет в черной раме.
Кабы тут была Даша (успевшая пролистать не только «Тайны Зодиака», но и брошюру «Язык жестов») она бы не преминула заметить, сложенные Катины руки означают: Катя «закрыта».
Кабы тут была Маша, она б не преминула уточнить: как бы ни располагались Катины руки, Катя «закрыта» всегда.
Но ни Маши, ни Даши тут не было, а высокомерно-прохладный голос присутствующей произнес:
— Да уж, не ждала я тебя. Недавно подумала, а придет ли она ко мне на похороны? И решила: чего ей приходить, если она и при жизни-то… Сколько мы не виделись?
— Двадцать лет, — сказала Дображанская. — А с тетей Чарной — шестнадцать.
— Никогда не прощу тебе, как ты тетей Чарночкой поступила, — сумрачно пообещала вторая тетя. — Это после того, как она тебя вырастила!
Тетя Чарночка и, присутствующая здесь, тетя Тата, были сестрами Катиной матери.
В 13– ть, потеряв обеих родителей, Катя оказалась под опекой упомянутой Чарны и, стоило ей вспомнить об этом перед глазами у нее появилась тарелка с цветной капустой, которую тетка заставляла ее есть, и которую она, Катя, как ни старалась, съесть не могла — организм упрямо выплевывал куски капусты обратно.
Пытка цветной капустой продолжалась три года — в 16-ть Катерина сбежала…
— …а ты ее из дома выжила. На улицу прогнала.
— Из моего дома, — напомнила Дображанская, не отрывая взгляд от мужчины и женщины, заполоненных траурной рамой. — И не на улицу. Она вернулась к себе домой.
— Говорила я, Чарночке, — буркнула Тата, — если бы ты Катину квартиру приватизировала…
Катя наконец обернулась.
Посмотрела на тетку, — шестидесятилетнюю, худую, с длинной морщинистой шеей, украшенной ниткой зеленых пластмассовых бус.
Посмотрела без раздражения, с отстраненным интересом — Катя помнила эти бусы с 13-ти лет. А лицо тетки забыла — длинное, с крупным носом и небольшими, неглупыми, глубоко посаженными глазами.
«Интересно, — подумала Катя. — В молодости она была красивой?»