Кикудзиро и Саки
Шрифт:
— Да не может быть. Эта старушка всегда себе на уме.
— Но на этот раз она настроена серьезно, и тебя очень хотела повидать. А вот это мама просила тебе передать, когда ты будешь уходить. Что уж там, я не знаю…
И сестра отдала мне какую-то странную сумочку со словами:
— Просила передать тебе перед уходом, как будто сама не может отдать. Правда, странно?
— Может уже раздает вещи на память перед кончиной?
— Ты что, Такэси? Что ты за ерунду мелешь?! — И сестра заехала мне по лбу просто с нечеловеческой силой, словно дух
В больнице о нас позаботились и приготовили отдельную комнату для свиданий. Сказали, мол, в палате лежат другие бабушки, они не дадут вам спокойно поговорить с матерью.
Сестра пояснила мне, что когда мамаше надо выйти из палаты, ее возит медсестра на коляске. Но сегодня перед самой дверью комнаты, в которой мы сидели, мамаша вдруг заявила, что может встать и идти сама. Как медсестра ее ни уговаривала — мол, не стоит, вы только после операции, лучше вам посидеть — все равно она встала и торопливо пошла в комнату.
Когда мамаша увидела нас, то сразу заулыбалась, но тут же протянула руку и спросила:
— Ты привез подарочные сертификаты, что я просила?
Делать нечего, я отсчитал наличные, сколько она сказала, и за портьерой передал ей. Правда, как потом оказалось, денег у нее не взяли. Вежливо отказались, мол, в больнице свои правила и все такое… А мамаша все твердила: «Могли бы и взять, что тут особенного! В следующий раз принесем фрукты, будем менять стратегию» — и озаботилась этим делом очень серьезно.
Потом попросила меня пойти поздороваться с соседками по палате, прямо за рукав потащила. Я сходил, и мы с сестрой снова вернулись в отведенную для нас комнату, а там она и вопрошает с таким радостным лицом:
— Ну как? Видел бабушку, мою соседку напротив. Ну такая дура, такая дура!
— Зачем же так обзываться?
— Но так и есть! Ей что ни скажешь, ничего не понимает. Та, что ближе к двери, хорошая, а эта — ну полная дура!
И говорит, и говорит, и настроение у нее все улучшается… В общем, полный парад злословия.
Мы собрались в больнице втроем — мамаша и мы с сестрой. Пожалуй, последний раз мы встречались, когда умер папаня. Он ушел из жизни после долгих лет болезни, последние годы был прикован к постели, и я помню, что нас тогда охватило какое-то странное оживление.
Папаня слег, когда я начал выступать в театре и после того, когда мы с мамашей заключили некое перемирие. И как-то так получилось, что я стал помогать ухаживать за отцом в больнице. Братья работали в фирмах, были заняты каждый день, поэтому мы дежурили в палате по очереди — мамаша, сестра, я и жена старшего брата. По правде говоря, я не хотел туда идти, но члены женской «команды» одна за другой заболевали, выбывали из строя, и потом это все-таки был мой родной отец… Мать мне приказала, и у меня не было другого выхода, кроме как подчиниться.
— Такэси, ты должен, ведь ты самый младший! — объявила она мне.
Я пытался сопротивляться, говорил, что у меня выступление в театре, но она говорила,
Когда мне вдруг подвернулась поездка в Нагоя, я вздохнул с облегчением. Ведь это был шанс избавиться от дежурств в больнице! Я сказал мамаше, что мне надо уехать на десять дней в Нагоя, а она с такой обидой говорит: «Ну езжай, чего уж там! Как-нибудь без тебя справимся!»
Они забрали папаню домой. Потом ему стало хуже, и он снова вернулся в больницу. А потом то выписывался, то опять проводил месяц за месяцем под присмотром врачей. Когда его состояние ухудшалось, он ложился в больницу, когда состояние как-то стабилизировалось, он возвращался домой. И так продолжалось до бесконечности.
В один из вечеров мамаша сказала как-то очень проникновенно:
— Знаешь, отец на самом деле может ходить. Вот ведь дурень старый! Он просто духом ослаб и слег. Просто сам так захотел.
Такая жизнь продолжалась долго, и в конце концов папани не стало. Мы были рядом с ним в последнюю минуту его жизни, а потом мамаша как-то сникла.
— Отцу было тяжело, наверное, — шептала она, вытирая его тело.
— Что же ты наделал? — говорила она тихонько, и я подумал, что на самом деле она очень опечалена.
Папаня был пьяницей, часто избивал мать, пинал ее ногами, и она каждый раз плакала. И все же они много лет прожили вместе, значит, между ними была та непонятная любовь, объяснить которую могли бы только они оба. Я много думал об этом, и меня всегда охватывало странное чувство.
После таких сцен мамаша всегда плакала, а бабушка извинялась.
«Прости меня за этого дурака. Мой сынок такой идиот. Может, мне его прикончить?!» — вот такие странные у нее были утешения.
Но при этом мамаша ни разу не пыталась уйти из дома. Хотя нет, один раз она убежала к десятнику красильщиков. Папаня ее избил, и она в слезах выскочила из дома. Спустя какое-то время пришел десятник и начал его нещадно ругать: «Кику, что ты творишь?!»
Десятник в те времена был человеком авторитетным. Он часто мирил людей, многим помогал решать их проблемы. Он даже мог приструнить якудза. После того случая папаша немного присмирел.
Такэси, что ты замолчал? Наверное, вспомнил отца-покойника? Он на самом деле был никудышным человеком…
Голос мамаши вернул меня к действительности. Я не собирался провести столько времени в больнице. Январские дни коротки, и за окном уже наступили сумерки. Мамаша, видимо, почувствовала, что я собрался уезжать, и решила, что мне нужно познакомиться со всеми медсестрами. Тут же отправила сиделку, чтобы она привела весь медперсонал.