Киллер на диете
Шрифт:
– Правнуки? Сколько же вам лет?
– К девяносто мне уже катит, – отозвалась старушка, поразив этим заявлением подруг.
Старушка выглядела лет на семьдесят, никак не больше! Видимо, спокойная одинокая жизнь, когда молодежь всегда под рукой, но все же живет отдельно, дает свои плоды. Ну и здоровье тоже. Похоже, у бабки просто отменное деревенское здоровье!
– Но неужели вам никогда не хотелось повидать вашу родную деревню?
– А зачем? – опять пожала плечами старушка. – Мне рассказывали, что ничего там, кроме горелых бревен, и не осталось.
– Рассказывали? Кто?
– Да приходила тут ко мне одна девчонка… Не из наших, должно быть.
Сказывалась в ней давняя обида на родителей. И, похоже, Нина Ивановна, вылетев из родного гнезда, выйдя замуж и обретя материальное благополучие, очень боялась, как бы ее младшие братья и сестры не пронюхали об этом. И не свалились бы всей ордой ей на голову. Поэтому и не искала она своих корней. И в Прянишкино никогда больше не совалась. Вдруг что случится… нежелательное? Вдруг там ктото из ее родни остался и теперь нуждается в помощи?
– А кто к вам приходил? Вы сказали, девочка?
– Да какая она теперь девочка! Старуха! Такая же, как и я. Помоложе меня, но ненамного. Ольгой ее звали. Да откуда я ее помню? У нас перед войной в деревне около сотни дворов было. И в каждом – по пять-десять человек в семье. Ну взрослых я еще помнила раньше. А уж малышню…
И Нина Ивановна пренебрежительно махнула рукой.
– А чего же хотела от вас эта женщина?
– Да чушь она какуюто несла. О прежних временах все порывалась со мной поговорить. Да не о том, что я сама помню, а о том, что в Прянишкине перед революцией творилось. Да о карьере нашем, где прежде камень добывали. И еще о привидении Барина.
– О привидении?
– Да чушь это все! – с раздражением произнесла Нина Ивановна. – Досужие выдумки! – И, вспомнив вдруг о том, почему подруги к ней пришли, она воскликнула: – Вот мой чебурашка – это наказанье божье! А тот призрак, что якобы у нас по округе шатался, – это все бабские выдумки! И что мальчишки иной раз в карьере головы свои оставляли, – так на то причина своя имелась. Карьер – место опасное. Закрыли его очень уж внезапно. Потом и слух о призраке Барина пошел, якобы сокровища он свои охраняет. Любопытные туда и потянулись; конечно, погибли многие, без сведений ведь точных они перли, прямо так, напролом. Ну а потом, когда взорвали главный вход, несчастных случаев поменьше стало. Только ребятне ведь не объяснишь, куда можно ходить, а куда нет. Говорили им матери, да все без толку. Как бегали мальчишки на карьер, так и продолжали бегать. Ну и ломали себе там ноги, руки, а иной раз и головы. Ну а те, кто живыми оставались, те на Барина вину сваливали. Дескать, это он их в карьер заманил. Свою вину признать, так это от родителей еще и влетит, пожалуй! А на Барина все свалить – так тебя еще и пожалеют. Да еще и все деревенские сбегутся послушать, как ты про призрак Барина живо брешешь!
– Значит, вы в привидение не верите?
– Я верю в то, что вижу своими глазами. Вот чебурашку
– А вам, стало быть, он ни разу не показался?
– Нет! Поэтому я и говорю, что призрак – это чушь и глупые выдумки. Кабы он в самом деле был, так уж мне бы в первую очередь показался!
Ну еще бы! И Нина Ивановна самодовольно погляделась в зеркало и поправила седую прядку, выбившуюся из копны ее кокетливых кудряшек. Волосы у бабушки были уложены в прическу в духе сороковых-пятидесятых годов прошлого столетия. Видимо, именно те годы вызывали у Нины Ивановны наиболее теплые воспоминания. Тогда она была молода и любима. Вертела своим мужем как хотела. Жила в весьма комфортных условиях. И тяготы жизни были успешно оставлены ею далеко позади.
– Так что никакого призрака Барина нет и не было! – решительно закончила Нина Ивановна. – Я так той дуре и сказала. Онато пыталась на своем настаивать, расспрашивала меня о каменоломнях. Но я сразу же сказала ей, что такой ерундой не занималась даже в детстве. С пяти лет на мне было все хозяйство. Мать и отец целыми днями пропадали в поле, на огороде или в коровнике. А я готовила обед на все семейство, мыла полы и следила за младшими.
Подруги слушали и охотно верили этой старой женщине, которой удалось до глубокой старости сохранить бодрость тела и трезвость рассудка. Действительно, деревенские дети, предоставленные по большей части самим себе, сильно отличаются от городских – избалованных и изнеженных отпрысков. Городская девчонка в пять лет редко умеет самостоятельно обращаться с огнем. Да и не дадут ей заботливые родители спичек – побоятся.
А вот деревенские девчушки в свои пять лет – уже вполне рассудительные хозяюшки. Разносолов они, конечно, никаких не сготовят, да этого от них никто и не ждет. Но кашу с салом или с грибами вполне могут сварганить. И молодую картошку в печь поставят. А залитая теплым топленым молоком, запеченная до кремовой корочки в русской печи картошечка – это уже почти деликатес!
Ну и покидать в кастрюлю рубленную капусту на щи – это девочкам тоже под силу. Во всяком случае, в прежние, довоенные, суровые времена именно так и было. Крестьянам некогда было особенно приглядывать за своими многочисленными отпрысками. Взрослые были заняты тяжелой работой. За младшими присматривали старшие дети. Но ведь и они тоже были всего лишь детьми. Поэтому младшие нутром чуяли: либо они быстро повзрослеют и станут помощниками самим себе и своим родителям, либо судьба их окажется крайне незавидной.
– Вот двое моих младших братьев дома сидеть не любили, работать – тоже, а вот пошкодить – это у них всегда запросто было! Ну оба в рудник и провалились, – словно прочитав их мысли, сказала Нина Ивановна. – Правда, живы остались. Но в больницу их тогда забрали. А когда они домой вернулись, батька их еще и ремнем хорошенько отходил. Вот с тех пор они и позабыли про призрак Барина и сказали домашним правду. Что поспорили они с другими мальчишками – слабо им будет в рудник залезть или нет? Ну они и полезли, чтобы отвагу свою доказать. Я к ним эту дуру, гостью мою, и послала. Так ей и сказала: идите, мол, к ним. А она, нет, ну правда, дура – и есть дура! Адреса их начала у меня спрашивать! Я чуть со смеху не померла. Откуда у меня их адреса могут взяться, коли я в отчий дом с войны – ни ногой? Да и сгорел домто!