Километры саванов
Шрифт:
Мне удалось заснуть лишь незадолго перед тем, как пришедшая на работу Элен меня разбудила. Я рассказал ей о своей встрече с Мэро, но скрыл от нее звонок Эстер и все остальное. А затем принялся ждать в скорее мрачном настроении. К десяти часам пришли два типа. Мягкие шляпы, незаметный костюм, неприступный вид.
– С вами хотел бы побеседовать комиссар Фару, – сказал один из шпиков, продемонстрировав, что было совершенно излишним, свою медаль.
– А!
– Да.
– Фару – мой настоящий друг, но не думает же он, что я у него на привязи?
– Он
– У них что, нет телефона в тридцать шестом участке?
– Много работы. Ну так как? Вы идете или нет?
– Кто мне докажет, что вы настоящие полицейские?
– Ох! Жюль, ты слышишь?..
Он повернулся к своему немому товарищу:
– ...Не настоящие полицейские? У него есть нюх, у этого детектива!
– Ладно, – сказал я. – Иду за вами. Но что за нравы! Фару мне за это заплатит!
– Ну, на это нам наплевать. У нас приказ.
– Должен ли я взять чемодан? С вами никогда ничего не известно.
– О чемодане никаких инструкций не имеем, но ваша бабушка всегда успеет его собрать. Как вы сказали, никогда ничего не известно.
– Послушайте, вы! – возмутилась Элен.
– Заткнись, – сказал полицейский. Ошибки быть не могло. Настоящие фараоны!
На улице Святой Анны нас ждала полицейская машина. Мы забрались в нее. Она поехала, но не в сторону Набережной ювелиров, а остановилась чуть дальше улицы Постящихся. Я ничего не сказал. Служащие фирмы "Ткани Берглеви", с которыми мы сталкивались в помещении, сохраняли соответствующее обстоятельствам выражение лиц. Лицемерно грустное и искренне любопытствующее. В хорошо известной гостиной со стильной мебелью Фару совещался с парой коллег.
– А! Вот и вы! – произнес он. – Вам знаком этот дом, не так ли?
– Более или менее.
– А господин Рене Левиберг?
– Тоже более или менее.
– Мадемуазель Эстер Левиберг?
– Чуть лучше.
– Хорошо. Не мне поручено вести следствие, но узнав, что вы замешаны в этом деле, я решил в нем поучаствовать.
– В каком деле?
– Сегодня ночью Эстер Левиберг была убита.
Я разыграл удивление. С изрядным талантом. Я уже репетировал реакцию ошеломленности. Флоримон Фару сообщил:
– Около трех часов ночи ее нашли в Каирском пассаже полицейские из местного участка, которых оповестил тип, жаждавший сойти за садиста с улицы Монторгей. Сначала она была оглушена тупым предметом, а потом удушена руками...
– Ив чем...
– Потерпите. Она вела дневник. Записи на французском и на идиш, половина на половину. И там среди прочих имен и довольно пустого вздора – говорю только о французском тексте, другой еще надлежит перевести – упоминаетесь и вы.
– Спасибо за внимание.
– Это список ее любовников. Похоже, она была охоча до мужиков и не слишком разборчива. На грани болезни! Ее устраивал любой кобель. Случалось, что она на улице приставала к незнакомцам. Не исключено, что – случайный встречный.
– Я не был ее любовником. Серьезно увлекся ею в 1930 году, но ведь это было в 1930.
– Потом
– Надеюсь. Что она писала обо мне в своем дневнике?
– Вот что...
Он полистал плотную тетрадь в черном кожаном переплете.
– ...Нестор Бурма... Ваше имя повторено четыре раза подряд. Вы, наверное, произвели неизгладимое впечатление... Если бы Морено вернулся. Нестор Бурма подошел бы великолепно. Прекрасная мысль. Нестор Бурма не откажется мне помочь... Затем еще две страницы, ни складу, ни ладу.
– Никаких выпадов против брата?
– Ничего такого. А что за выпады?
Значит, Эстер полностью не доверялась бумаге. А следовательно, и всему остальному можно было верить лишь с большими оговорками... Разве что в тексте на идиш... Этот язык более подходящ для брани. Я сказал:
– Если вы хотите знать, она не любила своего брата. Он разлучил ее с первым любовником.
– Я в курсе. Господин Рене Левиберг рассказал нам об этом Морено. Он также обратил наше внимание на то обстоятельство, что Морено принадлежал к числу ваших друзей. Если послушать его, забавный персонаж.
– Он не лжет.
– И этот Морено якобы вернулся?
– Эстер себе это вообразила. Вот почему она возобновила отношения со мной.
– Чтобы ограничить возможный ущерб?
– Да.
– Что же вы предприняли?
– Ничего. Что я мог предпринять? Все это – чистый бред. Морено умер.
– И он тоже... Прямо чума какая-то! В вашем окружении повышенная смертность.
– Он умер не в моем окружении. И не сейчас. Он умер в 37. В Испании. Расстрелян фалангистами.
Фару нахмурил брови:
– Знаете, не верю парням, которые отправляются умирать, черт знает где. На прошлой неделе задержал один такой призрак. Он вроде погиб в России, в мундире эсэсовца. Я его подобрал на площади Шапель, в форме Иностранного легиона...
Я ничего не ответил.
– Ладно. Сейчас нас занимают другие вопросы...
И он принялся задавать их мне, коварные и скучные, всегда одинаковые, но по-разному звучащие. Затем они вызвали Рене Левиберга. Он явился, явно не подавленный горем, но с чаще мигающими глазами. Скорее озабоченный. Мы провели нечто вроде совещания, на котором говорили прежде всего полицейские. После чего эти господа, понявшие, что бесцельно тратят деньги налогоплательщиков, вернули нас к нашим делам. Я вышел из гостиной одновременно с Левибергом.
– Хотел бы с вами поговорить; – сказал я.
– Не могу понять, зачем? – хмуро пробормотал он.
– Смерть Эстер причинила мне явно больше боли, чем вам.
– Ну и что? Разве это повод надоедать мне?
– Вы ее убили? Он взорвался:
– Какой же вы болван! Вы скверный сыщик...
На идиш он выговорил явно не слишком любезную фразу, а затем сказал:
– ...Не значит, что иной раз у меня не возникало такого желания... Она была настоящей шлюхой, вполне достойной Морено. Но я занимаю положение, которое вынуждает меня сдерживать свои порывы... не всегда, но часто.