Киммерийская крепость
Шрифт:
— Вы совершенно правы, ребе. Я не ищу веры. Я ищу знаний.
— Знания без веры опасны, мой мальчик.
— Как и вера без знаний.
— Ты научился возражать, — раввин поджал губы, погладил бороду.
— Я стараюсь.
— И всё же. Бывает знание, которое не нужно человеку. Не нужно еврею. И это знание мешает тебе им быть.
— А почему я обязательно должен быть евреем?
— Потому что ты еврей. И если бы ты им не был, я бы не сидел здесь с тобой сейчас.
— Ребе, пожалуйста, послушайте меня. Я знаю, вы старше. Я понимаю, вы мудрее. Но мне ничто не мешает быть тем, кем я хочу. И никто не помешает. Никогда. Просто я не знаю пока. Понимаете, ребе?
— Думаю, да, — вздохнул раввин. — Я ведь разрешил тебе заниматься. Зачем тебе эти
— Я хочу узнать, как устроен мир. И почему именно так, а не иначе.
— А когда узнаешь? — печально улыбнулся раввин.
— Вот тогда и поговорим. И мы с Вами. И вообще.
— Может быть, лучше, пока не поздно, остановиться?
— Нет. В неведении – не спасение, а гибель. Надо знать. Тогда можно на что-то надеяться.
— Даже узнав, что нет никакой надежды?
— Надежда есть всегда.
— Учись, Янкеле, — раввин вздохнул и махнул ладонью. — Учись, дай Бог тебе здоровья…
Занятия с Мишимой не прерывались ни на мгновение. Школа, всё остальное – как получится, но уроки сэнсэя – это самое главное. С годами тренировки становились всё дольше, сложнее и интенсивнее. Развивалось тело, совершенствовались органы чувств. Зрительная и слуховая память, умение рисовать с натуры и «наизусть», заучивание и повторение законов и установлений, правил ведения битвы и поведения Воина и Хранителя в любых условиях. Усиливалось и сверхчувственное восприятие – как следствие всего остального. Хорошо, что мама не в состоянии вникать в тонкости, думал Гур иногда. Наверное, ей бы сделалось страшно.
— Не ищи боя сам, но никогда не уклоняйся от боя, который навязывают тебе, — наставлял Гура Мишима. — Отвечай ударом на удар, насмешкой – на насмешку, оскорблением – на оскорбление. Отплачивай щедро, с выдумкой и интересом. Стань воплощением страха для врагов, и тогда, когда они столкнутся с тобой, им будет, над чем поразмыслить, — быть может, они станут мудрее. Это принесет тебе почтение и уважение во всех делах твоей жизни, и твой дух – твой бессмертный дух – будет жить не в глупом придуманном раю, а в умах и телах тех, чьё уважение ты заслужил. Запомни – слабовольные наследуют лишь ярмо, а побеждённым суждено быть вечно рабами. А ты – воин. Такова твоя карма. И если кто ударит тебя по одной щеке, ударь его по обеим. Бей его беспощадно и разбей наголову, во имя сохранения и защиты Равновесия, которое есть твой истинный высший закон. Тот же, кто подставляет другую щёку в надежде победить врага смирением, глупец. Будь умным!
Гур старательно, как мог, следовал этим заветам. Кроме того, авторитет нуждается в регулярном, а лучше – постоянном, подкреплении. Полигоном были окрестности – Арбат и Зарядье, Китай-Город, где Гур давно чувствовал себя, как дома. И школа, разумеется. В школе пришлось наводить порядок железной рукой – распоясавшийся учком, возглавляемый пронырливым балбесом и политически подкованным второгодником Спиридоном Лукиным по прозвищу «Лука», не давал учителям работать, а школьникам – получать знания. Лука был много старше не только Гура, но и своих одногруппников – ему недавно исполнилось восемнадцать. Анкетные данные у Луки были – не придерёшься: происхождение самое что ни на есть пролетарское, да ещё и безотцовщина. Ну, этим фактом удивить кого-либо в нынешние времена, после Великой войны, смуты и двух революций с войной гражданской в придачу, затруднительно.
К моменту решительного столкновения с Лукой за спиной у Гурьева был уже немалый опыт – и уличных стычек, и установления понятных правил в округе. Беспризорники, составлявшие, несмотря на все усилия ГПУ, всё ещё весьма значительную часть уголовного мира, с Гуром пересекались мало, а если пересекались, то предпочитали держаться подальше. Уж больно скор на расправу был этот чистюля и барчук, а в умении идти до конца и самым отчаянным жиганам не уступал. Местная шпана, не раз сталкивавшаяся с Гуром как в коллективных потасовках, так и один на один, быстро усвоила: связываться с этим, — непонятно кем – себе дороже, лучше подчиниться
За годы странствий по всему дальнему и среднему Востоку, Европе и обеим Америкам Мишима узнал очень многое – и усвоил самое главное. Настоящий бой имеет мало общего с ритуальными танцами всевозможных школ и великих мастеров. Ритуал важен, ритуал интересен, но учебная схватка и настоящий бой – вещи разные, а ещё чаще – никак между собой не связанные. И Мишима сумел воплотить это знание в ученике. Короткий, незрелищный и жестокий уличный бой, схватка в помещении, в тесном пространстве, владение ножом и умение без рефлексий пускать его в ход, нимало не пасуя перед наглым напором уголовной и приблатнённой шпаны – эти навыки, ставшие, можно сказать, второй натурой, и были основой высокого положения Гура в неписаной табели о рангах московских гаврошей.
Гур никогда не пытался занимать в школьной иерархии какую-либо общественно-значимую должность, хотя выдвигали его не однажды. Приказывать, раздирая голосовые связки – это была не его стихия. Гур давно разобрался: говорящего тихим голосом слушают внимательнее, чем крикуна, и оттого, вероятно, чаще понимают. И глубже. Вот так, тихим, спокойным голосом, как врач, Гур с Лукой и разговаривал. Ну, а для наибольшего эффекта разъяснений пришлось сломать Спирьке нос. Что поделаешь – процедурные издержки.
После этого эпидемию холеры под кодовым наименованием «учком» удалось остановить, а к лету – и вовсе обуздать, превратив в догадливую и услужливую собачонку. Учителя, или, как их теперь называли, «Шкрабы» – «школьные работники» – не знали, на какой стул усадить Гура, и он относился к этому вполне философски: принимал знаки внимания и расположения, как должное, чем возносил свой авторитет ещё выше. Особенно полюбился Гур завхозу. Всегда аккуратный, невозмутимо-вежливый и ухоженный Гурьев составлял такой разительный контраст с «по-пролетарски» неряшливым, хамоватым и суетливо влезавшим во всё на свете, особенно в то, что его непосредственно никак не касалось, Лукой, — Силантий Поликарпович воспылал к Гурьеву прямо-таки нежной и трепетной любовью. А встретив у Гура понимание своим чаяниям и заботам по поддержанию в школе надлежащего порядка, и вовсе, что называется, проникся до глубины души. Силантий Поликарпович Старцев был в прежней жизни околоточным надзирателем в Самаре, откуда – спасибо добрым людям, предупредившим о готовящемся аресте бывшего полицейского бандой уголовников, громко называвшейся теперь губернской ЧК, — бежал, захватив домочадцев, в Москву, справедливо рассудив, что затеряться в толпе много легче. Здесь сначала и «подобрал» его Мишима, умевший читать людей, словно раскрытую книгу, а затем и «передал» воспитаннику в качестве проверенного и надёжного протеже. В роли школьного завхоза вынужденно отставной околоточный оказался при новых властях вполне на своём месте. Разумеется, заведующий, завучи и учителя были счастливы переложить хозяйственные заботы на плечи тех, кто умел таковыми заниматься. Вдвоём с Гуром при ненавязчивой поддержке Мишимы они уверенно повели школьный корабль по неспокойному житейскому океану двадцатых.
Так Гур учился – чередуя «полевые упражнения» с занятиями по теории и практике науки Воина Пути.
Долгие часы Мишима посвящал бесшумным передвижениям и особой тренировке стопы, когда различные её части должны были в определенной последовательности ставиться на почву или опору. Он учил Гура держаться и перемещаться так, чтобы тело казалось то большим и внушительным, то маленьким и незаметным:
— То, как ты выглядишь, оказывает сильное психическое воздействие на противника или окружающих людей. Когда плечи расправлены и расслаблены, грудь держится высоко, — это создаёт впечатление превосходства и подавляет. Если же нужно казаться незаметным в толпе, лучше не демонстрировать свой рост, силу и агрессивность, и двигаться со слегка опущенными плечами, как бы уходя вниз, в землю. Смотри и делай, как я.