Киммерийская крепость

Давыдов Вадим

— Что же ты там такое выкопал, — удивлённо приподнял брови Городецкий, шагая вслед за Гурьевым.

Они вошли в штабной вагончик.

— Ладно, неплохо, — кивнул, осмотревшись, Городецкий. Лицо его мгновенно сделалось жёстким, рабочим. — Ориентируй.

Гурьев открыл сейф, достал оттуда серый конверт и, вынув из него три снимка, положил их на столик изображениями вниз. На тыльной стороне каждого снимка были надписи от руки – «дочка», «мама», «бабушка и дедушка». Городецкий несколько секунд рассматривал нехитрый пасьянс. Гурьев показал пальцем на «дочку» и кивнул.

Нахмурившись, Городецкий протянул руку, перевернул фото, поднёс к глазам. И долго, бесконечно долго рассматривал.

— Красавица, — он кивнул и взял следующий снимок. — Беру прикуп.

Некоторое Городецкий время цепко разглядывал оба фото:

— Ты смотри. Бывает же. Какое сходство.

— Всё? — с интересом спросил Гурьев.

— Нет, — буркнул Городецкий. — Не всё. Где-то я её видел. Где?

— Стареешь, секретарь, — вздохнул Гурьев, кивая на третий снимок.

Городецкий, коротко глянув исподлобья на Гурьева, поднял последнюю фотографию – и резко откинулся на спинку стула. Гурьев увидел, как натянулась у Варяга кожа на скулах. Городецкий сложил все три снимка в одной руке веером, словно карточную колоду, и смотрел на них минуты, наверное, две. Гурьев молчал. Даже глаза прикрыл.

Городецкий медленно, словно нехотя, сложил фотографии в конверт. И, зябко поведя плечами, проговорил:

— Вон зачем ты сюда рвался.

— Да если б я знал, зачем я сюда рвался.

— Но что-то же ты чуял.

— Не это. Не это, Варяг. Я до сих пор поверить не могу.

— Это точно?

— Это точно. Всё сходится – чуть ли не с точностью до часов и минут.

— А я-то думаю: за каким лядом тебе ермаковские показания вдруг понадобились. Пришлось тряхануть его как следует, чтобы правду сказал, наконец, мразь. Вот оно что. И дальше?

— Надо сказать ей.

— Спятил ты, что ли?! Советский ребёнок, комсомо…

— Не городи чушь, Варяг. Ничего в ней этого нет. Я её три с половиной месяца наблюдаю – каждый день. Это царская кровь.

— Дальше?! Что мы дальше с ней будем делать?!

— Это неверная постановка вопроса, Варяг. Верная будет такая: что она с нами захочет делать? Что захочет – то и сделает. Может и послать на все четыре стороны. А может – и нет. Вот если нет – тогда будем думать дальше. Царская кровь – это суд, Варяг. Суд окончательный, суд – на земле – последний. Как присудит, так и будет.

— Есть у тебя план – на случай «не пошлёт»?!

— Есть.

— Ага. Интересно. Ты Колчакову жену на этот предмет дёрнул?

— Да. Она её сходу признала. В общем, Варяг, готовься – сегодня вечером. Устроим маленькую пьянку по случаю окончания раскопок – и скажем. Войдём по самые ноздри.

— А Надя?

— Что – Надя?

— Наде – сказать?

— Ну, это ты, Варяг, сам решай. Надя – твоя жена, не моя. Но своей – я бы сказал.

— Ясно. Ну, тогда – по-семейному.

— Хорошая мысль.

В дверь постучали – осторожно, но нетерпеливо. Гурьев чуть повернулся:

— Войдите.

— Товарищи, — Герасимов не скрывал торжества. — Попрошу вас на место раскопок. Ознакомиться… с артефактами.

— Давайте посмотрим, —

легко согласился Гурьев, поднимаясь. — Раз уж нашли что-то – взглянем, взглянем. Прошу, Алексан Саныч, прошу.

Герасимов сиял:

— Яков Кириллович, значение этой находки переоценить просто нельзя. Конечно, утверждать что-либо безоговорочно пока рано, но у древней легенды о гибели князя Святослава Игоревича от рук печенегов, князя Кури, вполне возможно – именно благодаря этим находкам – появятся веские археологические обоснования. Во всяком случае…

— Кольцо, Михаил Михайлович, — Гурьев протянул Герасимову сложенную лодочкой ладонь.

Герасимов запнулся на полуслове и, вынув футляр с кольцом из кармана, со вздохом вернул Гурьеву:

— Всё-таки – тоже в известном смысле артефакт, Яков Кириллович.

— Вот копию к делу и приобщите, — спокойно резюмировал Гурьев. — А колечко-то – моё, Михаил Михайлович. Семейная, можно сказать, реликвия. Сознавайтесь, голубчик. Зажилить хотели колечко-то? Ай-яй-яй, Михаил Михайлович, нехорошо.

Глядя на бутафорящего Гурьева, Городецкий покачал неодобрительно головой:

— И что? Столько лет…

— Да ладно вам, Алексан Саныч, — посмотрел на него Гурьев. — Ещё одна вложенная легенда. Умели предки тайны хранить, ничего не скажешь. Не то, что мы, нынешние: сейфы железные, грифовка – детский лепет, да и только.

— Ну, вы объёмы документации не сравнивайте, — мгновенно отреагировал Городецкий. — Так что ж там такое, Михаил Михайлович? Битва Святослава с печенегами, картина маслом?

— Вы напрасно так шутите, товарищи, — немного даже обиделся археолог, но всё равно – улыбнулся. — Сейчас сами увидите.

— Ну, сами над собой не пошутим – другой никто и не осмелится, — резонно заметил Городецкий. — Серьёзность тоже хороша, однако же – без чрезмерности.

Перед спуском в раскоп какая-то юная археологиня не выдержала:

— Оделись бы вы потеплее, Яков Кириллович, холодно же!

— Ничего, Оленька, ничего, — усмехнулся Гурьев. Больше, чем я сам себя заморозил, уже никому не удастся, подумал он. — Я справлюсь, спасибо.

Увидев, наконец, находки, Городецкий разочарованно пожал плечами:

— И всё?! Стоило ли из-за этого…

— Безусловно стоило, — тихо и уверенно произнёс Герасимов. — Стоило, товарищи. Стоило, и ещё как. Одно красное знамя с золотым соколом чего стоит. И сохранность, и всё остальное – стоило.

— Так что – это действительно череп? — Городецкий осторожно, надев нитяные перчатки, взял чашу в руки. — Топорная какая работа, — и усмехнулся собственному мрачному каламбуру.

Гурьев, надев такие же, взял меч. Меч ничем особенным не выделялся, разве что на крестовине и в навершии рукояти тускло отсвечивали в электрическом освещении пыльные, шлифованные – не огранённые – камни. Харалужный меч, франкского, каролингского типа: широкий клинок с долом, сантиметров восьмидесяти длиной. Меч сохранился практически идеально: ржавчины почти не было, несколько пятен – и всё. Клинок запущен, конечно, за столько-то лет, подумал Гурьев, но это – службишка, не служба.