Киммерийская крепость
Шрифт:
– Нет. Я бы сказал, что ты меня не злишь, а скорее, совсем наоборот. Когда правильно себя ведёшь.
– Я буду правильно, Яшенька, – шевельнулась Татьяна. – Ты только объясни, как!
О, это – пожалуйста, подумал Гурьев. Объяснять – это именно по моей части. Всё объясню тебе, лошадка. Только не теперь. Лет через двадцать. Если доживём. А пока – я буду тебя спрашивать. Драть – и спрашивать.
Он уложил Татьяну в нужную позицию и вошёл в неё – стремительно и нежно. Татьяна охнула и подвинулась навстречу:
– Яшенька… Какой ты… а-ах…
– Да, лошадка, – прошептал Гурьев, наклоняясь и прихватывая зубами её ухо. – Я такой. Коновал. Коновалов. Расскажи мне, лошадка. Любишь, когда Коновалов тебя дерёт?
– Из… вра… щенец…
– Коновалов или я? – поинтересовался Гурьев, продолжая доводить Татьяну до состояния транса.
– Ты-ы-ы-ы…
– Тебе же нравится.
– Да-а-а…
– Вот видишь. Видишь, как хорошо. Расскажи. Расскажи.
Через несколько минут, придя в себя, Татьяна, прижавшись к Гурьеву, спросила:
– Что тебе рассказать? Я не доносчица, Яша. Меня Коновалов уговаривал, чтобы я на учителей объективки писала…
– Так и говорил – объективки?
– Так и говорил. А я не согласилась. Боюсь я.
– Коновалова не боишься?
– И Коновалова боюсь. Я ему обещала – напишу. И не пишу. А когда он спрашивает…
– Даёшь.
– Даю, – сердито проговорила Татьяна и прижалась теснее. – Я всем даю, кто попросит ласково. Мне нравится давать. И Коновалову даю. И тебе даю. И Васе даю.
– И Ферзю даёшь?
Татьяна взвизгнула и резко отодвинулась:
– Нет!!!
– А что ж так? – весело удивился Гурьев, устраиваясь поудобнее в отвратительно мягкой кровати. – Или он просит неласково?
– Бандит он. Тварь. Сволочь, – глухо проговорила Татьяна, отодвигаясь ещё дальше. Даже в неверных сумерках Гурьев увидел, как она побледнела. – Сволочь. Сволочь. Яша… Кто ты, Яша?!?
– Ты ему не даёшь, Таня, – вздохнул Гурьев. – Я знаю, ты ему не даёшь. Он сам берёт. Ты не даёшь – а он берёт, не спрашивая. И самое страшное – тебе это в какой-то миг даже нравится.
Истерика Широковой его не удивила – но вымотала едва ли не так же сильно, как и саму Татьяну: Гурьеву пришлось потрудиться, чтобы вернуть женщину к реальности и заставить – и помочь – ей выговориться. К полуночи схема деятельности «организованной преступной группы» Ферзя была ему, в общем и целом, ясна. Ах, молодец Кошёлкин, молодец, какой молодец, в который раз думал Гурьев, слушая сбивчивое повествование, пересыпанное не интересовавшими его ничуть эмоциональными нюансами переживаний и прочими «женскими штучками». И всё же Татьяна добавила те самые детали, которые позволили замкнуть схему. Оставались ещё некоторые мелочи, но Гурьев резонно предполагал выяснить их в ходе встречи с самим Ферзём. Вот только одна деталь – очень существенная – оставалась неясной.
Коновалов, держащий в руках все нити к партийной и хозяйственной номенклатуре в городе, имея возможность проводить с любым человеком на любом посту разные «душеспасительные» беседы, был – хотя бы теоретически – способен определить степень коррупционной устойчивости и гибкости каждого из них. Человек с определёнными навыками – если таковыми не обладал сам Коновалов – мог эти сведения использовать вовсе не для того, чтобы «чистить аппарат», а по прямому назначению – то есть для коррупции. Для Ферзя это не являлось большим секретом. Чтобы получить доступ к этим сведениям, ему нужно было либо коррумпировать Коновалова напрямую, либо придумать нечто поинтереснее – в зависимости от личных качеств чекиста. Чекист, как, вероятно, удалось быстро выяснить и Ферзю, был честным дураком с инициативой и «идеями». Не глупцом, а именно – дураком. А Ферзь, видимо, имел представление об агентурно-внедренческих технологиях не понаслышке. Потому он поступил именно так, как и следовало поступить в подобном случае: подвёл Коновалова к сотрудничеству. Подвёл, подложив ему в кровать Широкову, против которой Коновалов устоять, конечно же, оказался не в состоянии. Обуреваемый жаждой деятельности Коновалов проглотил наживку, не
Татьяна, оказавшись в прицеле у Коновалова как супруга партийного работника, быстро определилась: лучше давать Коновалову то, что доставляет удовольствие им обоим, а не только одному лишь Коновалову, а от всего остального следовало, по возможности, уклоняться. В общем, такая её политика Гурьеву очень понравилась. Помимо всего остального, это служило признаком того, что на по-настоящему серьёзные гадости Татьяна – по крайней мере, добровольно – не пойдёт. Её склонность дарить мужчинам радости физиологических проникновений, доставляя себе при этом максимум возможного удовольствия, он просто не мог считать сколько-нибудь предосудительной. Брак Татьяны, если и был когда-то чем-то, на сегодняшний день представлял собой пустую формальность. Единственное, что Гурьев считал совершенно неприемлемым – это отношения Татьяны с Ферзём. И отнюдь не по личным мотивам – насилие в отношении женщин, сколь бы предосудительно не выглядело их поведение в свете господствующих моральных стереотипов, Гурьев не терпел и пресекал. Иногда, если требовалось, пресекал самым радикальным образом.
– Бедная ты моя лошадка, – Гурьев погладил вздрагивающую от слёз Татьяну, прижимавшуюся к нему так, словно ей хотелось в нём раствориться. – Ай-яй-яй. Придётся Якову Кирилловичу тебя тоже выручать. Это всё тебе Коновалов хвастался, герой?
– Да, – Широкова всхлипнула. – Яшенька… А мне ничего не будет?
– За что?! – удивился Гурьев. – За то, что на передок слаба?! Ну, знаешь… Если бы ещё и за это сажали, то уж тогда бы над нами точно весь мир ухохотался. А как ты к Ферзю-то в лапы умудрилась угодить? Чулки порвалися? Или помадка кончилась?
– Ох и злющий же ты, – опять всхлипнула Татьяна. – Кошмар какой-то. Передок – передком… А Коновалов мне брошку подарил… Камею ту… И ещё всякого…
– А ты, с Ферзём поручкавшись, решила не ждать милостей от Коновалова, идейного борца за чистоту партийных рядов, а получить прямой доступ к вожделенным материальным благам, – укоризненно покачал головой Гурьев. – Ферзь через тебя пытался на Коновалова поддавливать? Инструкции давал – скажи то, спроси это?
– Яша…
– Что – Яша?! – Гурьев сделал вид, что сердится. – Да или нет?!
Татьяна быстро закивала.
– Жадность губит не только фрайеров, Таня. Дур, вроде тебя – тоже. И очень быстро. Ты хоть понимаешь, Танечка, какая ты дура? Или нет?
– Наверное, нет… – Татьяна уткнулась мокрым, как у котёнка, носом ему в плечо. – Яшенька… Дура-то я дура… Это правда… Да не совсем… Это из-за Даши всё? Из-за Чердынцевой?
– Видишь ли, Таня, какое дело, – с нехорошей ласковостью проговорил Гурьев. – Чего ты не знаешь, того ты не расскажешь. А жить захочешь – даже спрашивать не станешь. Так что ты забудь напрочь, что спросила. А то ведь Яков Кириллович может и не успеть. Хотя он и быстрый, когда надо.