Киммерийская крепость
Шрифт:
– Гур. Я знаю. Что с ним?
– Он там, где ему следует быть, – спокойно и бестрепетно глядя в глаза девушке, ответил Гурьев, вспоминая, как знакомо дрогнули в ладонях рукояти Близнецов. – И это всё, что тебе следует знать. Пожалуйста, дивушко. Пожалуйста.
– Ты убил его. Приговорил – и убил, – ответила Даша. – Я знаю. А ты знаешь, что чувствует человек, когда из-за него погибают люди? Ведь ты знаешь это, Гур. Правда?
– Знаю, дивушко. Если тебе станет от этого легче, знай: я убил его в бою. Не безоружного. И то, что я убил, давно, очень давно,
– Не лгал – но и всей правды не говорил.
– Никто не знает всей правды.
– Никто, – согласилась Даша, опуская голову. – Никто. Это же ужас, Гур. Ты. И ещё – столько людей. Вокруг меня. Из-за меня. Что же будет, Гур?! Как же я смогу вам всем это вернуть?! Отплатить?! Разве я смогу?!
А ведь это – только начало, подумал он. Только начало. И проговорил, беря в ладони Дашино лицо:
– Я тебя научу, дивушко. Обещаю.
Около часу дня в школе появился недоспавший, но деятельный и озабоченный, Шугаев. Маслаков, увидев, как тянется перед Гурьевым человек в форме лейтенанта госбезопасности, похоже, осознал, что конец света в одной, отдельно взятой, местности, уже наступил, – выражение морды на заднице, во всяком случае, было именно таким. Что же касается всех остальных – их, вероятно, и появление наркома товарища Меркулова с докладом не слишком-то удивило бы. Гур Великолепный – что ещё к этому добавишь?!
– Вы напрасно так бегаете, Анатолий, – мягко укорил Гурьев лейтенанта. – Вы учитесь связью пользоваться. Позвонили бы – я бы зашёл.
– Да вы что, Яков Кириллович, – запротестовал уполномоченный. – Да мне вас и тут беспокоить неловко! И вообще, на машине же я…
– Вот в школе меня как раз и не нужно беспокоить, – улыбнулся Гурьев, возвращая лейтенанту папку с просмотренными и подписанными протоколами. – Дети уже меня и так на руках носят, а после столь явно обозначенного пиетета доблестных органов к моей персоне совсем с катушек съедут. Так что если какие вопросы – звоните, телефон знаете.
– Я вас ещё что спросить хотел, Яков Кириллович, – сказал Шугаев, прикрывая ладонью растягиваемый зевотой рот. – Извиняюсь. Не выспался… Насчёт гражданки Широковой с кем можно переговорить? Она же тут работала?
– Что значит – работала? – Гурьев, чувствуя, как поднимается адреналиновая волна, воткнул в лейтенанта взгляд, от которого у Шугаева волосы зашевелились на голове. – Что с ней?!
– Так… У подъезда… Часов девяти около…
Кто, кто ещё, в бешенстве подумал Гурьев. Я уже предупреждал – не сметь касаться моих женщин. Я предупреждал – или нет?! Я ничего не почувствовал. Ничего. Я ничего не чувствую. Не чувствовал к ней – поэтому?! Поэтому. Я виноват. Я.
– Подробности.
– Так мне буквально перед отъездом к вам доложили же. Коновалов фамилию назвал, я потому и сопоставил… Ножевое ранение в шею, Яков Кириллович, – успокаиваясь, договорил Шугаев. – Летальный исход – без вариантов. А Вы…
– Свинцов, – Гурьев зажмурился на миг. – Свинцов. Ферзь.
Шугаев подорвался было бежать исполнять – к машине, но Гурьев остановил его – как арканом:
– «Касатка» в кабинете физкультуры, – тихий, тихий как всегда, голос. – Учитесь работать со связью, Анатолий. Невозможно быть сразу везде. Идите за мной.
Завадской ничего – пока – не сказали. Даша сидела напротив Гурьева на шульгинском диванчике, комкая в пальцах совершенно сухой платок, – осунувшаяся, с заострившимся носиком, только на скулах румянец пятнами горит, и – ни слезинки не проронила, глаза сухие, чёрные.
– Дивушко, – мучаясь от невозможности найти нужные, единственные слова, проговорил Гурьев. – Ну, перестань. Перестань. Пожалуйста.
– Из-за меня. Всё – из-за меня! Никогда, никогда не прощу. Никогда.
– Даша. Ну, хватит же. Хватит.
– Это всё из-за меня. Из-за меня. Это я, я во всём виновата. Я должна была умереть, Гур. А ты – ты меня спас, – а скольких не спас, пока меня спасал?! Гур, Гур, что же это такое?!
– Это цена, – он заслонился ладонью, не давая Даше встретить его взгляд. – Его поймают. Я обещаю.
– Что? Что это изменит?! Даже если ты его накажешь… Убьёшь?! Ничего. Ничего, Гур. Совсем ничего… Я не смогу расплатиться. За всё – вот за это?! Не смогу, не смогу…
Сможешь, подумал Гурьев. Сможешь, дивушко. Кажется, я уже знаю, как.
– Тань… Татьяна… Савельевна. Как же так?! Я на неё… злилась. Я… Гур. Ей там… холодно?
– Я не знаю, Даша. Не у кого спросить. Никто ещё не возвращался с той стороны. По-моему, там вообще ничего нет. Ничего – совсем.
– А ты… не чувствуешь?
– Нет.
– А можно… Пусть её оденут… Потеплее. Я знаю, я знаю. Ужасно глупо. Можно?
– Всё, что велишь, дивушко.
– Велю? Как это – велю?!
– Потом. Потом. Не сейчас. Что мне с ним делать?
– С кем?!
– С этим. Ты знаешь.
– Гур? Ты что?! Как я могу?!
Царь – это суд, подумал Гурьев. Вот сейчас мы и проверим. Прямо сейчас.
– Представь, что можешь. Представь, что тебе даровано свыше такое право. Тебе – и никому больше.
– Ты… Это… По-настоящему?
– Да. Я жду твоего решения.
– И сделаешь, как я скажу?!
– Да. В точности, как повелишь.
Даша, опустив голову, долго молчала. Потом Гурьев услышал её голос:
– Я хочу посмотреть ему в глаза. Если я увижу в них смерть – он умрёт. Если нет – пусть… не знаю. Есть же… закон?
Нет закона без царя, усмехнулся про себя Гурьев. Нет царя – нет закона. Нет суда. Ничего нет. Хаос, произвол, смерть. Нельзя больше это терпеть. Положить конец этому. Как можно скорее.
– Закона нет, дивушко, – тихо произнёс он. – Есть ты, он и мой меч, готовый исполнить твою волю. Всё. Больше – ничего.