Киммерийский закат

Сушинский Богдан Иванович

Строжайший гриф «совершенно секретно» и категорическое предостережение: «Копий не снимать!», которые красовались на этой бумаженции, Корягина не успокаивали. Как и со всех остальных документов, копии немедленно снимут, причем в сотнях экземпляров. Уже завтра в каждой уважающей себя редакции, в каждом иностранном информационном агентстве будет по полному тексту, со всеми запятыми.

Он на минуту представил себе, что такое для француза или американца, не говоря уже о законопослушном англичанине и немце, прочесть: «всем коммунистам выявлять и передавать в руки правоохранительных органов…». Это ли не коммунизм-фашизм?

Шеф госбезопасности голову мог дать на отсечение, что партийная канцелярия партайгеноссе Бормана до такого примитивного саморазоблачения не додумывалась. Кстати, суды-тройки сталинских времен, возглавляемые первыми секретарями обкомов партии, в гитлеровской Германии тоже не практиковались, это изобретение сугубо коммунистическое.

Когда-то у проходных, а также на админкорпусах советских заводов и фабрик, висели ящики, наподобие почтовых, на которых было написано: «Для сообщений о врагах народа». То есть тогда врагов народа тоже предоставлялось определять каждому, исходя из его собственного понимания и симпатий. К чему это привело — общеизвестно: появилась целая нация доносчиков и анонимщиков.

Но тогда народ еще кое-как, в ужасе, мирился с этим. Сейчас не то время. Эти партноменклатурные бульдоги из здания на Старой площади никак не поймут, в толк никак взять не могут, что на дворе уже совершенно «не то время».

6

Они выпили за парней, на которых держится армия, а значит, и вся страна, философски помолчали и снова выпили. Дозы коньяка были ничтожными, поскольку Истомин всегда придерживался принципа: «Не нужно русского отучивать пить, ибо занятие это бессмысленное; наоборот, его с самого детства следует… учить пить». Вот и в данном случае рюмки с коньяком представали всего лишь в роли ритуального реквизита.

— Как я уже сказал, майор, не исключено, что после полной раскрутки кто-то станет называть тебя, — решил Истомин, что самое время перейти на «ты», — «Крестным отцом Крыма». Но ты всегда должен помнить: Крым конечно же твой, однако сам ты, да-да, лично ты, Курбанов, в свою очередь, — предельно наш! В этом-то и заключается формула гильотины.

«Формула гильотины — это доходчиво, маз-зурка при свечах», — признал Виктор. А тем временем Истомин выдержал паузу, и уже в совершенно ином тоне продолжил:

— На голом месте и с голыми руками такие дела не затевают. Поэтому лично я свой первый взнос в наше предприятие уже сделал. Какой именно? Узнаешь о нем в Крыму, на базе. Понятно, что понадобятся новые солидные взносы, нужны будут солидные финансовые и физические вложения. Поэтому запомни: если тебе не удастся взять в свои руки Крым, придется «брать» тебя.

— Исходя из всё той же «формулы гильотины», — молвил Курбанов, по-армейски взбодрившись.

— Причем очень скоро ты по-настоящему поймешь, что именно за ней сокрыто, — подался к нему через стол Истомин. — Все еще только начинается. Вернувшись в Крым, сразу же легализуйся. Точнее, легализуешься после того, как разрешится известная тебе проблема доросской резиденции. Но с первого же дня аналитически прощупывай обстановку на всем полуострове…

— С доросской резиденцией все ясно. Неясно, каковой вам видится моя легализация? — Курбанов обязан был задать этот вопрос. Причем задать именно сейчас, именно здесь. Потом случая может и не представиться. А для него это было самым сложным

решением.

— Не волнуйся, майор, она… уже «видится»… — многозначительно произнес Истомин, что в переводе с его языка означало: об этом наши люди тоже позаботились.

— Не скрою, это вдохновляет, — вежливо склонил голову Курбанов, не требуя разъяснений.

— Прежде всего хочу утешить, что у тебя появится надежный советник и помощник. Верный, как пес. Крупнейший специалист. Мы вызвали его из Туркменистана, где он прошел надлежащую школу, был советником известного тебе Туркмен-баши, и даже сумел войти в круг лиц, приближенных к самому туркменскому правителю. Вряд ли ты способен представить себе, что это за путь — даже фантазии на эту тему даются европейцу с большим трудом.

— Следует полагать.

— Образно говоря, это путь, бредя по которому, путник завидует тем, кто в эти минуты разгуливает по минному полю. Правда, он сорвался. Вернее, его сорвали отсюда, из Москвы, по глупости некоторых наших партноменклатурщиков. Но мне удалось достать его: из петли, из ада, из кишащего кобрами нужника… Крым — тот же полувосток. В нем много людей, прошедших школу Востока, прибывших оттуда на свою историческую родину. А посему этот советник будет незаменимым. Тем более что он вообще незаменим. Ему нет цены, даже если исчислять ее бокалами яда.

— Я признателен вам, полковник, — в последнее время Курбанов всегда обращался к подчиненным и старшим так, чтобы как-то незаметно упускать слово «товарищ».

— Это он должен быть признателен. И служить, служить!..

— Речь идет о старшем лейтенанте, о котором мне говорили накануне отъезда в Крым?

— О старшем лейтенанте? Имеешь в виду Бродова?

— Так точно.

— Этого красавца действительно не мешало бы заполучить. Однако сначала его следует извлечь из ада, в виде которого предстает камера смертников одесской тюрьмы.

— Все настолько серьезно?

— Мне уже пообещали, что этого мерзавца забулдыжного, умудрившегося встрять непонятно во что, из преисподней достанут, и тогда уж я кретина этого… Но запомни: Бродов по кличке Смертник, — всего лишь твоя тень. Как говорится, твоя отрава в перстне и кинжал в рукаве. Пока же рядом с тобой появится уже немного известный тебе человек.

Истомин нажал на невидимую Курбанову кнопку и произнес:

— Лейтенанта Рустемова ко мне.

Курбанов лениво, без особого интереса, перевел взгляд на дверь. В ту же минуту она отворилась, и в кабинет пружинистым тигриным шагом вошел человек, сопровождавший майора из Симферополя.

— Так вы и есть тот самый лейтенант Рустемов? — поднялся навстречу ему Виктор.

— Так уж случилось, — сдержанно ответил тот.

— В миру — Рустем Рамал, — представил его полковник, предожив присесть теперь уже обоим. — А еще в миру Рамал — это твой, майор, посох, твоя рука на отсечение и голова в кустах; твоя удавка для всех, кто осмелится…

— Понятно, — неуверенно как-то произнес Курбанов.

— Рамал, — помахал полковник длинным, жилистым пальцем властелина, прежде чем нацелить его на Курбанова. — К тебе обращаюсь. Вот твой хозяин — майор Курбанов. Отныне и навсегда… Служить ему, Курбанову, как кумиру, сотворять из него кумира, истреблять всякого, кто станет на его пути, и закатывать под асфальт всякого, кто возомнит из себя на глазах у кумира…