Киммерийское лето
Шрифт:
— Да ничего я не говорил! — крикнул он с досадой, отчего тон ответа получился излишне резким; в Никиных глазах мелькнули недоумение, мимолетный испуг, обида.
Ну и чудесно, подумал он, когда она отвернулась и снова заговорила с Мамаем. Вот это лучше всего. Обиделись бы вы раз навсегда, драгоценнейшая Никион, и оставили бы вы меня в покое с вашим голосом, с вашими серыми глазами и вашей прелестной древнеегипетской прической. Это в десятом-то классе! Ха, можно себе представить, что будет потом. В его время десятиклассницы носили длинные платья, колени и вообще
Впрочем, некоторые модницы уже тогда начинали щеголять в узких брючках — взамен целомудренных лыжных шаровар эпохи лесонасаждений и бальных танцев. Брючки появились сразу после Московского фестиваля, летом пятьдесят седьмого. Тетку это шокировало. «Дело не в самих брюках, — говорила она, — а в тенденции. Коль скоро девицы поняли, что скромностью можно пожертвовать ради возможности продемонстрировать фигурку, то уж ты их, дружок, на этом пути не остановишь…» Тетка ошибалась только в одном: сам он отнюдь не рвался останавливать их на этом гибельном пути. Брючки нравились ему гораздо больше, чем шаровары.
Умным человеком была вообще тетка… Кстати, она — женщина весьма ученая и атеистка — твердо верила в некое своеобразное Провидение и, во всяком случае, была убеждена, что все, что бы ни случалось с человеком, в конечном счете оказывается ему на пользу. Отсюда с железной последовательностью напрашивался вывод: не роптать на судьбу. И тетка в самом деле никогда не роптала (хотя ее личная судьба была очень и очень трудной) и не позволяла роптать ему. Когда он, ее обожаемый Митенька, позорно срезался на вступительных и получил повестку из военкомата, ему очень хотелось возроптать. Но тетка и тут не дала. Университет от него не уйдет, объявила она, а мужчине бегать от армии негоже — баба он, что ли, бояться солдатской жизни? Впрочем, в солдатах ему пришлось походить всего полгода: тетка вскоре слегла, и его «по семейной льготе» демобилизовали. Осенью он со второго захода поступил на истфак.
Да, видно, никогда нельзя жалеть, что жизнь пошла так, а не иначе. Она пошла так, как было нужно, единственно правильным для тебя путем. Так в крупном, и так же, надо полагать, в малом. Если бы сегодня утром ему предложили ехать на эту прогулку только втроем, он бы отказался наотрез; однако случайные обстоятельства перехитрили его, в результате он все-таки едет, и нисколько не жалеет об этом. Потому что это дает ему сейчас немыслимую в лагере возможность сидеть совсем близко от нее — и смотреть, смотреть…
Игнатьев смотрел так увлеченно, что не заметил, как они миновали окраины Судака и свернули на дорогу, ведущую в Новый Свет; когда он наконец опомнился, впереди на буром гребне холма уже виднелись знакомые прямоугольные очертания генуэзских башен. Промелькнул мимо дорожный указатель — «Уютное». Притормозив у фонтана, Мамай лихо сделал левый поворот и с ревом вогнал машину в переулок, ведущий к крепостным воротам.
— Ну, вот и приехали. С чем вас и поздравляю, — сказал
Игнатьев добросовестно прислушался, но разобрать ничего не смог: Мамай, остановив машину, так газанул на холостых оборотах, что Ника заткнула уши, а из-за соседнего забора с воплями и хлопаньем крыльев посыпались перепуганные куры. Потом Мамай выключил мотор и обернулся к Игнатьеву:
— Да, дело плохо…
— Что-нибудь не так? Я, признаться, ничего не расслышал.
— У тебя нет практики. Трансмиссия, жиклеры, — озабоченно бормотал Мамай, — подозреваю, что и бобина тоже накрылась. Да, придется мне поишачить…
— Мы вам поможем! — объявила Ника.
— Во-во, только тебя там не хватало. Достань-ка лучше брезент из багажника.
Ника послушно выпрыгнула из машины и отправилась доставать брезент.
— Нет, в самом деле, Витя, — сказал Игнатьев, — зачем тебе одному? Сделаем это вместе, ты только проинструктируй меня в общих чертах…
— Знаете, командор! Чем инструктировать вас, проще перебрать двигатель голыми руками. — Мамай вылез, достал из багажника инструменты и принялся вместе с Никой расстилать брезент под машиной.
— Нет, но все-таки… — нерешительно сказал Игнатьев.
— Иди, не стой над душой, я этого не люблю! Начинайте осматривать крепость без меня, я подойду потом… если справлюсь. Уводи его, Лягушонок, он тебе все покажет. Черт возьми, ты можешь наконец осознать себя дамой, имеющей право на элементарное мужское внимание? Я уж не говорю «преклонение», черт меня побери!
— Хорошо, хорошо, — поспешно сказал Игнатьев, чувствуя, что Витенькино красноречие хлынуло по опасному руслу. — Идемте, Ратманова, я вам покажу Солдайю.
— Вот так-то лучше, — проворчал Мамай, заползая под брюхо фиолетового «конвертибля». — Тоже мне, помощнички нашлись…
ГЛАВА 5
Чувствуя себя очень глупо, Игнатьев молчал до самого входа в крепость. Там, остановившись под аркой, соединяющей две воротные башни, он кашлянул и сказал ненатуральным голосом:
— Ну, вот. Это, так сказать, главные ворота.
— Я вижу, — тихо отозвалась Ника. — Какие огромные…
— Да, они довольно… большие. За ними начинается территория непосредственно Солдайи. Это старое название города, генуэзское. В разные периоды он именовался по-разному — Сугдея, Сидагиос. Наши летописи называли его Сурожем. «Слово», кстати, тоже.
— Какое слово? — не поняла Ника.
— «Слово о полку Игореве». Ну что ж, идемте дальше.
Они пошли дальше. За воротами, окинув взглядом пустой, поросший полынью и ковылем склон поднимающегося к югу холма, Ника спросила удивленно:
— Здесь был город? Даже следов никаких не сохранилось…
— Их просто не раскопали. Все это было застроено, и очень плотно. Как правило, средневековые города отличались плотной застройкой… относительно безопасное место внутри стен ценилось дорого.