Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов
Шрифт:
Ладно, детали. Но в фильме нет истории как неумолимой в своей логике стихии. С чего вдруг богобоязненные морячки превратились в зверей? Как Колчак стал «Верховным правителем России», если из фильма вычеркнут кровавый военный переворот в Омске: не против красных, а против союзников – правых эсеров? Чем он так достал беспартийных мужичков, что партизанские орды смели его режим, как бы авторы ни винили в том коварных французов и чехов. Судя по фильму, русская армия большую часть времени проводила в молебнах, которых слишком много даже для нашей клерикальной эпохи. Вот и прорубь, в которую скидывают тело Колчака, вырублена в форме
Хорошо, пусть авторы считают Колчака святым. Но не до такой же степени, чтобы ханжески свести к минимуму главную, любовную линию. В фильме Тимирева целый год не решается приблизиться к Колчаку, чтобы не мешать его миссии, и только в декабре 1919-го случайно попадется ему на глаза, да и то дальше целования ручек их отношения не заходят. На самом же деле, они жили вместе с мая 1918-го, когда после годичной разлуки встретились в Харбине. Глядя на актеров, выражение лиц которых не меняется на протяжении двух часов, невозможно поверить, что между этой барышней и занудой в белоснежном кителе, повторяющим, как заводной автомат, одни и те же бытовые жесты, существуют какие-то чувства. Чувства названы и не сыграны.
Столь же механистична композиция. Сцены из красивой жизни, «которую мы потеряли», монотонно чередуются с милитаристским трэшем. Оторванные руки, пронзенные штыками груди, отпиленные без наркоза обмороженные ноги генерала Каппеля (Сергей Безруков) – какой-то, право слово, нездоровый вуайеризм.
Ангелы революции
Россия, 2014, Алексей Федорченко
Лучший русский фильм со времен фильмов Балабанова, лучший наш и один из лучших в мире фильмов о революции. Констатировать эту радость просто. Объяснить, как придуманы «Ангелы», в чем их идея, тоже можно. Гораздо сложнее объяснить, как идея воплотилась в экранные галлюцинации. В летающих – под лозунгом «Мы не собаки» – собак, пыхтящих от ответственности момента. В застенчивого и толстого секретаря окружкома, нацепившего посреди сибирской зимы таитянскую юбочку: ведь революция-то всемирная. В туземца-охотника, узнающего в супрематическом треугольнике свою жену. В пятиконечный гроб, «насельник» которого – почти что витрувианский человек с рисунка Леонардо.
Такое не придумать, такое – только увидеть: это высший комплимент, который может заслужить режиссер.
У Федорченко – благодаря его дебюту «Первые на Луне» (2004) – репутация патентованного мистификатора. Венецианское жюри подыграло ему, «поверив», что Советы – эти сумасшедшие русские вечно все засекречивают – в 1938-м запустили на Луну пилотируемую ракету, и присудило «Первым» приз за лучший документальный фильм. Потом Федорченко обрел «близнеца» – писателя Дениса Осокина. В «Овсянках» (2010) они подробно расписали сложносочиненные целомудренно-скабрезные похоронные обряды древнего народа меря, затерявшегося в костромских степях, не поверить в которые было невозможно.
Искусство мистификации живет по железному закону: чем безумнее вымысел, тем убедительнее должны быть детали. Врать следует с сугубо серьезным выражением лица.
«Ангелы» – антипод «Первых на Луне» и «Овсянок». Здесь, чем безумнее детали – а поверить в происходящее нормальному человеку решительно невозможно, – тем достовернее история. Все так и было, как в кино, в приобской тундре, где зимой 1933–1934 годов шаманы подпалили Казымское восстание. По большому счету
О полете на Луну Федорченко рассказал языком кинохроники, стилизованной так ювелирно, что по сравнению с ней подлинные съемки 1930-х казались грубой подделкой. О реальном мятеже, напротив, говорит на каком угодно языке – кукольного театра, детского дачного спектакля, «Синей блузы», будетлянской оперы, шаманского Магритта, вогульского Мельеса, клюквенного сока, замогильного сна расстрелянного коммунара, мексиканского праздника мертвых, дыма, снега и пороха – но ни в коем случае не на языке жизнеподобия. И оттого-то, что все такое «ненастоящее», так жалко, так – взаправду-взаправду – жалко ангелов революции, удавленных по злому умыслу мятежного Князя. Не Князя ли мира сего?
Великое кино о революции – оно ведь обычно о чем. Или о человеческой лаве, о коллективном теле, убиваемом, но не умирающем («Потемкин»), Или о том, как энтузиазм переходит в остервенение, страсть построить будущее «здесь и сейчас» в хмурой крестьянской стране приводит к тупой бойне («В огне брода нет»). Но фильма о революции, начинающегося со слов «Енотики! Енотики!», быть не может никак. Нежность кажется неуместной в разговоре о революции. Однако же вот фильм, сделанный с нежностью к революции, а вот «енотики», «нежные и снежные». Но как-то хмуро отвечающие ангелу-постановщику детского спектакля-сказки, куда подевались хомячки и овечки. Нет их: кто маму хоронит, кого под коврик затолкали. Пошла сказка наперекосяк: не к добру это.
Могли бы, уцелей ангелы, а не взвейся к небу в ошеломительном финале, подхваченные дымом-экраном, через какие-то четыре года полететь на Луну: учредили же они посреди тундры Наркомат неба. И ракету бы строить не пришлось: ангелы так долетят. И даже мери ни одного не нашлось в Остяко-Вогульском национальном округе, чтобы проводить как положено Полину (Дарья Екамасова), Петра (Павел Басов), Смирнова (Алексей Солончев), Николая (Константин Балакирев) и Захара (Георгий Иобадзе). Иван (Олег Ягодин), правда, выжил, чтобы отомстить, но разве это жизнь: кажется, даже снег стал другого белого цвета.
Хотя первое, что услышала Полина, едва ступив на порог окружкома, – как раз снаряжающего культ-просветпоход на реку Казым: «Вы живы?» Будничный вопрос – будничный ответ. Нет, дескать, умерла, а теперь пришла за вами. Узнав мельком, что бронепоезд гражданской войны назвали в ее честь «Полина-революция», понимаешь, что Полина не шутила. Революция мертва – к 1930-м она перекроила себя в свою противоположность, в «государственное строительство» – и пришла забрать своих ангелов на край света и дальше.
Каждый из них носит имя реального участника казымских событий, но это, так сказать, земные имена. Товарищам они кажутся: кто председателем Березовского райисполкома, кто начальником «интегрального товарищества» (такая контора, пушнину заготавливает). Но в каждом из них скрыт один из духов, «элементов», как сказал бы Люк Бессон, революции. У каждого из этих духов есть исторический прототип, не столько выламывавшийся из рамок реальности, сколько эти рамки выламывавший по своему титаническому капризу.