Кино Италии. Неореализм
Шрифт:
Однако это будет не продолжением неореализма, а его внутренним углублением. Всем ясно, что сегодня итальянское кино испытывает огромную потребность в эпической форме, в романе. Но во избежание возможности двоякого толкования уточним: это не какая-то расплывчатая, смутная потребность в «повествовательном костяке», в какой-то «масштабной» манере, которая бы нас вдохновляла, а лишь простая потребность в таких произведениях, в которых давалось бы нефрагментарное видение человека, целостное представление о его судьбе. Это видение может быть выражено, в конце концов, в лаконичной лирической форме — ведь главная наша потребность в самом этом видении,
Для создания нового романа, то есть романа неореалистического, по-моему, совершенно бесполезно и даже вредно обращаться к старым структурным формам повествования. Неореализм явился кризисом и критикой абстрактного монтажа, он был смелым шагом по пути ритмического дробления, а для того чтобы прийти к новой целостности, необходимо углублять этот кризис и эту критику. По-моему, именно углубляя элементы неореализма, рассматриваемого как движение общественного человека, можно прийти к форме романа, то есть к слиянию воедино всех тех связей, которые человек имеет «вокруг себя» и «помимо себя».
Мне кажется, что наиболее общественным элементом в человеке является Тайное. Не из любви к расплывчатому спиритуализму, а из-за любви к человеку, к жизни нас влечет прислушиваться к Тайному. Я хочу закончить эту нашу дискуссию следующими словами Эйнштейна: «Самое прекрасное, что мы можем испытать, — это ощущение тайны. Она-то и есть источник всякого подлинного искусства и всей науки. Тот, кто никогда не испытывал этого чувства, тот, кто не умеет остановиться и задуматься, охваченный робким восторгом, тот подобен мертвому, и глаза его закрыты».
Итак, значит, еще можно откровенно спорить, высказывать противоположные мнения, обогащаться в дискуссии — хотя бы потому, что сам вынужден продумывать, уточнять, уяснять свои идеи как для себя, так и для других! Если бы наша дискуссия даже не дала никаких иных результатов, кроме уверенности в том, что мы восстановили один из обычаев общественной жизни, то и этого было бы достаточно. Но нам кажется, что можно сделать и другие выводы.
Первое. Мы согласны с Феллини в том, что для всего неореалистического направления характерна любовь к жизни и человечеству, а также открытие «общественного» человека, то есть выявление и укрепление тех конкретных связей, отношений, которые объединяют одного человека с другими. У нас, однако, возникает сомнение в том, можно ли согласиться с Феллини, когда он выдвигает в качестве одного из характерных свойств «общественного» человека стремление к тайне. Мы хотели бы по крайней мере знать, что понимать под «тайной» — то, что человеку пока еще не известно, или же это определение непознаваемого? В первом случае мы еще можем согласиться с Феллини: стремление познать реальную действительность, еще до недавнего времени неизвестную, волнение от этого открытия — все это, безусловно, присуще неореализму. Во втором случае мы абсолютно не согласны с Феллини: неореализм как раз покончил со всяким кокетничаньем с такого рода туманностями и мистикой, и мы самые что ни на есть неисправимые рационалисты.
Но проблему взаимоотношений «частного» человека и
* Редакционная статья журнала «Контемпоранео».
«общественного» человека, их единства и их разобщенности ставит не только неореализм, — это ключевая проблема всего современного искусства. И, быть может, это самая главная проблема всей жизни современных людей. Неореализм (именно потому, что он возник
Это слияние в социального человека, однако, вместо того чтобы быть гармоничным (в том смысле, что индивидуум должен воспринимать общество не как ограничивающую, а как стимулирующую его силу), очень болезненно и полно противоречий, порожденных противоречиями нашего общественного строя. Именно ощущение этого состояния и лежит в основе таких фильмов, как «Рим — открытый город», «Похитители велосипедов» и «Земля дрожит». Обогатил ли и углубил ли Феллини эту проблематику своим новым фильмом? Осуществил ли он то, к чему сам призывал, — углублять сущность неореализма как движения «общественного» человека? Как раз в этом-то мы и сомневаемся, поскольку он, как нам кажется, пытается выйти за границы реальности и истории, внутри которых стоит проблема противоположности между индивидуумом и обществом.
Второе. Мы согласны с Феллини в том, что неореализм не является каким-то найденным раз и навсегда рецептом: он прежде всего — потребность поисков, открытие новых духовных ценностей, стремление достичь нового органического видения мира. Поэтому вполне естественно, что внутри самого этого направления развиваются различные поэтики разных режиссеров (ведь никто не может отрицать глубокого различия между поэтиками Росселлини, Висконти, Де Сика, Дзаваттини, Де Сантиса, Джерми, самого Феллини и так далее). Поэтому «Дорога», безусловно, является очень значительным произведением, хотя и вызывает серьезные опасения в отношении того, можно ли идти дальше в этом направлении.
Третье. Мы согласны с Феллини в том, что в основе но вой прозы (как кинематографической, так и литературной) должно лежать нефрагментарное видение человека. Но мы не согласны с ним, когда он стремится зачеркнуть великий опыт реалистической прозы XIX века, представляющей собой основу для любых поисков в направлении реализма. Таким образом, в смысле выявления того, в чем мы между собой согласны и в чем нет, дискуссия была полезной. Надеемся, что в будущем мы сможем ее продолжать. Особенно мы надеемся, что эту возможность нам предоставит Феллини своим новым фильмом, еще более интересным, более проблемным и современным, чем «Дорога». Это пожелание мы выражаем от всего сердца — как добрые друзья Феллини.
Перевод Г. Богемского
Луиджи Кьярини. Он изменяет неореализму
Прошло немногим более года после конгресса в Парме, посвященного неореализму, на котором поднялись решительные и единодушные голоса в защиту того, что представляло собой (увы, сегодня приходится говорить так) животворное направление итальянского кино, и едва шесть месяцев — со времени Контрконгресса в Варезе1, призванного отметить его смерть и воскресение (разумеется, в новых одеждах), как пению труб, раздающемуся справа, уже отвечают звуки труб слева.