Кинокава
Шрифт:
– Нет. Просто начиная с сегодняшнего дня оставь меня в покое.
– Договорились. Далее, у меня тоже имеется парочка предложений, – выпрямил спину Кэйсаку. – Я хочу, чтобы ты основал новую семью Матани. Понимаешь? Фамилия твоя будет по-прежнему Матани, а не Ханда.
Кэйсаку решил упразднить обычай, по которому младшая ветвь семейства получала фамилию Ханда – традиция, передававшаяся из поколения в поколение с давних времен.
Однако Косаку совершенно не тронуло это заявление.
– Ты серьезно?
– И еще одно пожелание. Я хочу, чтобы ты принял титул Тёкуи.
Ясу окончательно
– Кэйсаку-сан, титул Тёкуи – это фактически то же, что фамилия Матани. Будь ваш отец жив, он ни за что не позволил бы такого.
В душе Хана согласилась со своей свекровью. То, что предлагает Кэйсаку, – неслыханное дело! Не может младшая семья лишить старшую и холмов, и самурайского титула.
Косаку, заметив реакцию Ясу и Ханы, повернулся к брату и отрезал:
– Титул мне не нужен. Какой прок главе младшей ветви от самурайского звания? Я стану простым человеком с соответствующим социальным статусом. – Даже не поблагодарив брата за щедрость, Косаку поднялся с таким видом, будто разговор закончен. – Не стоит так волноваться из-за меня, – вежливо улыбнулся он Хане, выходя из комнаты.
В душе Кэйсаку бурлила злость. Он никак не ожидал от брата подобного поведения.
– Дурак! My почему он такой? – пробормотал Кэйсаку, когда они с Ханой остались наедине в своих покоях.
– Я полностью с вами согласна!
Понимая, что муж взвинчен до предела, Хана воздержалась от дальнейших комментариев в адрес деверя.
– Можно подумать, что с главой младшей ветви обращаются как с изгоем. Люди не понимают, что многим главным семьям просто нечего делить, – не унимался Кэйсаку.
– Да, знаю.
– Второй сын Ямамото из Мияномаэ уехал в Америку. Косаку должен понимать, что он тоже второй сын. К чему эти бессмысленные жалобы? Более того, если война действительно начнется, человека с таким здоровьем, как у него, никогда не призовут в армию. Даже если он будет настаивать, ему все равно откажут. Он точно ребенок, право слово!
Хана с ужасом выслушала этот монолог мужа. Она прекрасно знала, что он никогда не сказал бы ничего подобного в лицо младшему брату. Хана смотрела, как Кэйсаку снимает хаори, в ярости бросает на татами пояс и топает от злости ногами, переодеваясь в ночное кимоно. Муж вел себя прямо как их сын, который начал мало-помалу отстаивать свои права и бушевал, если ему не удавалось добиться желаемого. Хана молча подобрала вещи Кэйсаку, сложила их и убрала в короб для одежды. На ее губах играла легкая улыбка.
– Хана…
– Да, милый.
– Иди ко мне.
Хана машинально вытащила шпильку и подобрала выбившиеся пряди. Волосы ее были уложены в безупречную прическу марумагэ. [37] Шея являла собой образец совершенства, кожа осталась идеальной, особенно если учесть, что эта женщина вот уже пять лет как замужем. Жители деревни обращались к ней «госпожа хозяйка Тёкуи». В Myсоте этот титул предназначался исключительно для жены главы дома Матани, и от этого Хана чувствовала себя немного неуютно, ведь Ясу еще была жива. Но что ни говори, ныне главой семейства является Кэйсаку, а Хана – его супруга. С недавнего времени она присматривала за кухней – Ясу
37
Марумагэ – прическа (овальный узел волос), которую носили в Японии только замужние женщины.
– Как только Косаку отделится от семьи, у тебя больше не будет поводов для беспокойства. Я прямо-таки вздохнул с облегчением, отдав ему все эти земли, – заявил Кэйсаку.
– Но это так неожиданно! Я дара речи лишилась, когда вы сказали, что уступаете ему то, что он попросил.
– Я все равно не сумею до конца исполнить свой долг, даже если передам ему все владения без остатка. А если я вообще откажусь делиться, станут ли люди по-прежнему приходить ко мне за советом?
Здесь Кэйсаку был абсолютно прав. В свои тридцать лет он стал широко известен как человек дела не только в Мусоте, но и во всем бывшем уезде Кайсо. Посоветоваться с ним приезжали даже государственные чиновники из Вакаямы. И всякий раз откровенно намекали, что хотели бы в ближайшем будущем увидеть его кандидатом в члены собрания префектуры.
– Может, я стану политиком раньше Сэйитиро.
– Вполне возможно.
– О чем ты думаешь?
– О, ни о чем таком…
– У тебя что-то на уме. Выкладывай.
– Мне пришло в голову, что как политику вам понадобятся деньги. Если вы станете разбрасываться землями…
Кэйсаку несказанно удивился. В политике действительно главное – деньги. Многим землевладельцам приходится расставаться со всеми своими угодьями, чтобы набрать нужную сумму.
Кэйсаку прикусил губу, когда жена спросила его, мудро ли он поступил, передав самые ценные владения младшему брату.
– Ну, во-первых, у меня было не так уж много холмов. В любом случае весь уезд Кайсо по-прежнему принадлежит мне.
– Только Кайсо?
– Что ты хочешь сказать? – округлил он глаза.
На губах Ханы играла безмятежная улыбка, лицо мерцало в свете ночника.
– Ну, я полагала, что вам принадлежит вся префектура Вакаяма!
– О, Хана! – воскликнул Кэйсаку, заключив жену в объятия. Он был безмерно счастлив услышать от нее эти слова. Он снова и снова шептал ее имя, решив для себя, что непременно станет баллотироваться на выборах.
Хана почувствовала произошедшие в муже перемены и припомнила, что ей говорила Тоёно: социальный статус семейства зависит от его главы. Она прикрыла глаза и позволила мужу получить наслаждение. Хана нисколько не сомневалась, что однажды Кэйсаку станет великим человеком, как и предвидела ее бабушка.
– Хана…
– Да, милый.
– Косаку такой печальный. Я ведь правильно сделал, что отдал ему холмы, да?
– Полагаю, да.
Решив, что муж заснул, Хана выскользнула из его объятий. И тогда он пробормотал: