Киномысль русского зарубежья (1918–1931)
Шрифт:
– И на сколько времени нужны вам такие картины? – спрашиваю я режиссера.
Он на минуту задумывается.
– Приблизительно минут на 10–15, не больше.
Десять минут! Чтобы прилично обставить эти десять минут, сонмище рабочих в течение двух недель с утра до вечера стучит, строгает, красит и штукатурит, а фирма затрачивает несколько миллионов 30 . Доподлинно, странное искусство, совсем в рендане XX века!
Но странности его этим не ограничиваются. Казалось бы, что после таких приготовлений сама сердцевина кинематографии – экспозиция действующих лиц – должна быть тоже исключительна. На самом деле это не так. Роль артистов в кинематографе сведена к минимуму, т. е. не представляет никакого внутреннего интереса. Может быть, этим и объясняется, что настоящие актеры ненавидят кинематограф. Актеру с тонкими нервами,
30
Себестоимость фильмы без артистического персонала обходится сплошь и рядом в 4–5 мил[лионов] марок. В Америке столько же долларов. (Примеч. автора.)
31
Знаменитый Макс Линдер это блестяще доказал, когда во время своих гастролей в Петербурге выступил в драматическом скетче. Хуже трудно было сыграть! (Примеч. автора.)
Все дело во внешности исполнителя и в его мимике. Съемка сама по себе берет гораздо меньше времени, чем приготовление к ней. Часто артисты, особенно на маленькие роли, хорошо не знают, что они будут делать в пьесе. Режиссер им это расскажет перед самым началом съемки. Несколько сложнее обстоит дело с толпой. Картины с ее участием обыкновенно репетируют дольше, особенно когда масса должна проявить известную энергию, подъем чувств, волнение и пр. Но так как для пьес звук не играет никакой роли, то и эти подробности улаживаются быстро. Толпа шумит больше из необходимости открывать рот. Слова если произносятся, то исключительно для согласования с известными действиями. Вне их слов не существует.
Мне остается сказать о двух мелочах, характерных для кинематографии. Очень часто режиссер в поисках подходящей mise en sc`ene должен обращаться к каким-либо типичным местам, напр[имер], старинным замкам, местности с историческим прошлым и т. д. В таких случаях принимается специальная поездка, дающая зрителю красивые ландшафты, а иногда и совсем особое настроение. Вторая особенность касается тех фильм, когда для картины требуется экзотическая флора. Как ни изобретательна современная техника по части всяких Erzatz’ев 32 , но все же до подделки кинематографической «флоры» она не дошла. Искусственная пальма выходит и на экране искусственной. Тропический лес из самодельных буков или каштанов не похож на настоящий лес.
32
То есть эрзацев, суррогатов.
– Что вы тогда делаете? – спрашиваю я режиссера.
– Ничего. Во-первых, конечно, избегаем «природы», а затем ищем, ищем. Вот на днях что-то похожее нашли где-то в Гарце.
Посещение кинематографических съемок будит множество мыслей. Одна из них говорит, что кинематограф далеко еще не исчерпал всех своих возможностей. Современная фотография не умеет пока передавать натуральные цвета. Опыты в этом роде были, и в них деятельное участие принял даже наш соотечественник, некто г. Прокудин-Горский, но они не дали существенных результатов. Затем не достигнуто еще соединение кинематографа с граммофоном. Я помню, что в Петербурге я присутствовал при одной такой демонстрации. На экране была воспроизведена студенческая пирушка. Отдельные голоса, а в особенности хор голосов, прекрасно гармонировали с движениями. Правда, звук был несколько вуалирован, получилось впечатление, что говорит чревовещатель, но ведь это только несовершенство аппарата, а принцип верен. Дальнейшие опыты пройдут, вероятно, и с большим успехом.
И вот является вопрос: что станет с театром, когда цвет и звук будут к услугам кинематографа? Уже теперь юный герой ведет себя достаточно нагло. Его ничто не смущает на победоносном пути. И правда, лучшие художники обслуживают его работу. Литераторы пишут для него пьесы. Он популярен даже в медвежьих углах. Как бороться с таким типом?
Отчасти я уже ответил на этот вопрос. Я полагаю, борьба затруднительна, но компромиссы возможны. Припоминаю такой факт. Здесь же, в Берлине, я смотрел до войны «Живой труп» Л. Толстого.
А затем не будем так горды в своем величии. Спустимся немного с заоблачных высот и присмотримся пристальнее к вопросу. Мы превратили наши театры в храмы, но в то же время лишили их притягательной силы «Божьих домов» – музыки и света. В театрах темно, холодно – и дорого. Все эти вопросы нужно заново пересмотреть и первым долгом перестать презирать своего противника.
Николай Барсов КИНО
Революцию делают массы. Массы живут представлениями. Представления создаются восприятиями. Восприятия образуются через посредство зрительных впечатлений. Это знал еще Аристотель. Он разграничивал поэтому «понятия» от «представлений».
Понятия создаются путем долгим, мыслью. Восприятия мгновенны и преходящи. Ребенок живет восприятиями. Массы – как дети. И в том зрительном, что ими усваивается легко, без пояснений, они находят удовлетворение.
Наша материальная культура в развитии техники создала гениальное «зрительное». Оно увлекло массы, оно дало им максимум восприятий. Это – кинематограф. Он произвел революцию в искусстве, и этот же кинематограф порождает в массах огромное революционное настроение.
Человечество имеет издерганные нервы. Ему нужно смеяться и плакать, но не длительно, а на час, на момент. Вы видели? «Землетрясение в Сицилии». Кровь, слезы, трупы. Зал мрачен. Он молчит, слышны вздохи, где-то рыдает женщина. И через минуту – «Карнавал в Венеции». – Словно с экрана льется солнце в зал, хохот, аплодисменты, крики «браво». Быстрые восприятия, чередующиеся впечатления, сливаются в одно костюм арлекина и саван мертвеца. В этом – великий талант кинематографа, его социологическая сущность: чередование мгновений, отсутствие преемственности впечатлений. Это – воплощение факта только в зрительном; это отрицание понятия. И за франк или два в течение вечера вы воспринимаете совершенно различное. Тут нет движения души, ибо нет слов, есть только мимика. Жест заменяет голос, интонацию, живую игру глаз. Кино – внешнее движение, усвоенное только глазами.
Он дает «Божественную комедию» Данте. Он изображает жизнь Марии Магдалины. Отвергая душу, он заменяет ее имитацией, пытаясь внутреннее передать внешним движением. И потому он вульгарен, но в вульгарности своей бесконечно понятен и потому – убедителен. Ибо вульгарное усвояемо быстро, и не в этом ли секрет успеха вульгарного материализма?
И, не понимая всей силы зрительных впечатлений, не сознавая всей силы всемогущества кинематографа, кинематографические писатели и артисты планомерно создают в массах недовольство и движущую силу революции направляют в одну сторону. Вы помните шаблон[ы] фильмы? Их два.
Благородство, бедность и печальная жизнь. Он любит ее, они работают, бедствуют, умирают в бедности. Зрительно: труд – печальная необходимость, горе и тоска. Благородство – не нужный никому балласт. И те тысячи работающих, те подростки, которые начинают жить, видят и представляют будущее свое как непрерывную цепь страданий – до гробовой доски.
Но вот другая фильма, на другую шаблонную тему. Люди живут в роскошных помещениях. Отлично одетые, по пяти раз в день меняющие костюмы, разъезжающие на автомобилях, обедающие в шикарных ресторанах, пьющие шампанское, меняющие красивых любовниц. Бриллианты, разгул – и праздная жизнь. И тут бывают иногда драмы, но это баловство развратных людей, только всего! И эта роскошь, и это бездействие запечатлеваются зрительно. Так вот они – те, кто распоряжаются и приказывают, кто тратит бешеные деньги в то время, как тысячи других в труде и лишениях печально коротают свои дни.