Киноповести
Шрифт:
Приходили новые и новые тысячи крестьян. Поднялась мордва, чуваши... Теперь уже тридцать тысяч шло под знаменем Степана Разина. Полыхала вся Средняя Волга.
Остановились на короткий привал: сварить хлебова и немного передохнуть.
— Загнал, батька.
— Куды он торопится-то?— переговаривались гребцы.— Али до снега на Москву поспеть хочет?
— Оно не мешало б...
— По мне, и в Саратове можно б зазимовать. Я там бабенку нашел... мх... Сладкая... Жалко, мало
Атаману разбили на берегу два шатра. В один он позвал есаулов, татарских главарей, от мордвы — Асана Карачурина, Акая Боляева...
— Вот чего... Я их объявляю.
— Степан...— заговорил было Матвей.
— Молчи!— повысил голос Степан.— Я твою думку знаю, Матвей.
— Зря не даешь ему сказать,— упрекнул Федор.— Он...
— Я спрашиваю не его!
— Какого черта зовешь тада!— рассердился Федор.— Никому рта не даешь открыть. Не зови тада.
— Не прячься за других. Как думаешь? Говори.
— Что это — курице голову отрубить?.. «Говори». С бабой в постеле я ишшо туды-суды — поговорю. И то — мало. Не умею, не уродился таким. А думаю я с Матвеем одинаково: на кой они нам черт сдались? Собаке пятая нога. У нас и так вон уж сколь — тридцать тыщ.
— Говорить не умеет! А нагородил с три короба. Тридцать тыщ — это мало. Надо три раза по тридцать. Там пойдут города не чета Царицыну да Саратову.
— Они же идут! Они же не... это... не то что — стало их тридцать, и все, и больше нету. Две недели назад у нас пятнадцать было.
— Как ты, Ларька?
— Да меня тоже воротит от их. На кой?..
— Ни дьявола не понимают!— горестно воскликнул Степан.— Иди воюй с такими!
— Чего не понимаем?
— Так будут думать, что сам я хочу царем на Москве сесть. А когда эти появются,— стало быть, не я сам, а наследного веду на престол.
— Ты поменьше кричи везде, что не хошь царем быть, вот и не будут так думать,— посоветовал Матвей.
— Пошел ты!..
— Я-то пойду, а вот ты с этими своими далеко ли уйдешь. Мало ишшо народ обманывали! Нет!.. И этому обмануть надо.
— Для его ж выгоды обман-то.
— А все-то как? Все для его выгоды. А чего так уж страшисся-то, если и подумают, что царем хошь стать? Ну, царем.
— Какое нам дело — кем ты там станешь?
— Вам нет дела — другим есть.
— Кому?
— Стрельцам, с какими нам ишшо придется столкнуться. Им есть дело: то ли самозванец идет, то ли ведут коренного царевича на престол. Сам про Гришку говорил...
— Да пусть будут!— воскликнул Ларька.— Мы что, с рожи, что ль, спадем? Объявляй.
— Не то дело, что будут,— упрямился Матвей.— Царевич-то помер — вот и выдет, что брешем мы. А то бояры не сумеют стрельцам правду разъяснить! Эка!.. Сумеют, а мы в дураках окажемся с этим царевичем.
— Боярам веры мало.
— А на Москве как? На Москве-то знают, что царевич в
— До Москвы ишшо дойтить надо. А там видно будет. Будет день, будет пища. Зовите казаков, какие поблизости есть. Объявляю. Как думаешь, Асан?
— Как знаешь, батька,— отвечал татарский мурза.— Объявляй.
Казаки — рядовые, десятники, какие случились поблизости от шатра атамана,— заполнили шатер. Никто не знал, зачем их позвали. Степана в шатре не было (он вышел, когда стали приходить казаки).
Вдруг полог, прикрывающий вход в шатер, распахнулся... Вошел Степан, а с ним... царевич Алексей Алексеевич и патриарх Никон.
Царевич и патриарх поклонились казакам. Те растерянно смотрели на них.
— Вот, молодцы, сподобил нас бог — гостей послал,— заговорил Степан.— Этой ночью пришли к нам царевич Алексей Алексеевич и патриарх Никон. Ходили слухи, что царевич помер: это боярская выдумка, он живой, вот он. Невмоготу ему стало у царя, ушел он от суровостей отца и от боярского лиходейства. Теперь самое время нам заступиться за его. Все. Это я вам хотел сказать. Идите. Царевич и патриарх с нами будут.
Казаки, изумленные диковинной вестью, стали расходиться. Разглядывали «высоких» гостей...
Когда рядовые вышли, Степан сел, велел садиться патриарху и царевичу.
— Садись, патриарх. И ты, царевич... Сидайте. Выпьем теперь.
Есаулы тоже с любопытством разглядывали старика и юношу.
— Налей, Мишка.
Мишка Ярославов налил чары, поднес первым патриарху и царевичу.
— Ты пьешь?— спросил он юношу.
— Давай,— сказал тот. И покраснел.
Патриарх хлопнул чару и крякнул:
— Кхух.. Ровно ангел по душе прошел босиком.
Казаки засмеялись.
— Приходилось, когда владыком-то был? Небось все заморское пивал?
Старик прищурил умные, хитрые глаза.
— Пивали, пивали... Ну-к, милок, подниси-к ишшо одну — за церкву православную.— Выпил и опять крякнул: — От так ее! Кхэх! Ну, Степан Тимофеич, чего дальше?
Степан с усмешкой наблюдал за стариком.
— Сейчас на струги пойдем. Тебе, владыка, черный, тебе, царевич,— красный. Вот и будете там.
В шатер заглянули любопытные, но войти не посмели.
— Пошло уж,— удовлетворенно сказал Степан.— Ну, с богом.
Вышли из шатра втроем: Степан, царевич и патриарх. Направились к берегу, где приготовлены были два стружка с шатрами — один покрыт черным бархатом, другой — красным.
Степан шел впереди, на виду у всего войска, что-то рассказывал гостям.
Со всех сторон на них глядели казаки, мужики, посадские, стрельцы. Все тут были: русские, хохлы, запорожцы, мордва, татары, чуваши. Глядели, дивились.
Степан проводил гостей до стружков, поклонился. Гости взошли на стружки и скрылись в шатрах.