Киносценарии и повести
Шрифт:
29.
Я не то что бы забыл никогда я и не ведал: нет ни в Библии, ни в Ведах слова странного "Амыл".
За окошком свет зачах, обрываются обои, навзничь мы лежим с тобою только что не при свечах.
Город медленно затих, время - жирным шелкопрядом мы лежим с тобою рядом, и подушка - на двоих,
привкус будущей судьбы, запах розового мыла... От гостиницы "Амыла" две минуточки ходьбы.
30.
Я позабыл тебя напрочь, мой ласковый друг: как бы ни тщился, мне даже лица не припомнить, а в пустоте переполненных
Времени бита нацелена точно: она не промахнется. Удар будет гулким и сильным. В комнатах эховых, затканных сумраком синим, мячик взорвется. Но дело мое - сторона.
Дело мое сторона, и уж как ни суди я непричастен к такому нелепому миру. Мне уже тошно глядеть на пустую квартиру и безразлично, что будет со мной впереди.
Времени бита нацелена - это пускай, мячик пространства взорвется - и это неважно. Я позабыл тебя: вот что, любимая, страшно. Я же просил, я молил тебя: не отпускай!
31.
Вероятно, птица Сирин Ту-154. Алюминиев и надмирен, он летает в нашем мире.
До Тагарки от Таганки донести меня он может. Не курить, но кур останки по пути еще предложит.
От Москвы до Абакана семь часов - и ваших нету. Лишь хватило бы кармана: птица Сирин жрет монету.
Что монета?
– сор бренчащий, перебьемся - груз посилен. Только ты летай почаще, птица Сирин!
32.
Берегись, мол: женщину во мне разбудил ты!
– ты предупредила. Если б знал ты, что это за сила, ты бы осторожен был втройне.
"Берегись"? Тревожно станет мне, но с улыбкой я скажу: беречься? Ведь беречься - можно не обжечься. А какой же толк тогда в огне?
33.
Непрочитанный "Вечеръ у Клэръ". Неразгаданность Гайто Газданова. Но за это - восторг новозданного и отсутствия рамок и мер,
но за это - счастливый покой, что обычно рифмуется с волею, но за это - молчание с Олею вперемежку с пустой болтовней.
Череда полузначащих слов в закутке, от людей отгороженном. Болтовня, что гораздо дороже нам всех написанных в мире томов.
34.
Лишь в пятницу расстались. Нынче - вторник, а я уже завзятый беспризорник, и где он, потерявший совесть дворник, который нас под утро разбудил? Где Домниковой дом, улыбка Вали? где водка, что мы вместе выпивали? и уж поверю, видимо, едва ли, что где-то есть гостиница "Амыл".
Лишь в пятницу расстались. Срок недавний, а я уже пишу все неисправней, и ветер непременно б хлопал ставней, когда бы хоть одна в Москве была. И как в картинку к школьной теореме, я вглядываюсь пристально во время, в глазах круги, поламывает темя и мысль моя калится добела.
Лишь в пятницу расстались. Что же дальше? Одно я знаю точно: чтоб без фальши. Ведь счастью, вероятно, будет край же и вот тогда - не подведи нас вкус! Я, в сущности, антирелигиозен, но вот прогноз неимоверно грозен. Конечно, мы погибнем. Но попросим, чтоб нас простил
35.
Мысль, до слезы комическая: жизнь проживать в кредит. Аэродинамическая гулко труба гудит.
Аэродинамическая грозно гудит труба. Белое вижу личико я это моя судьба.
Стекла в окошке названивают, ветер гудит сквозной. Видимо, что и названия нет сделанному со мной.
Чем же потом расплачиваться? Счастье, конечно, но девочка вдруг расплачется, я стану глядеть в окно.
Будущее предрекаемо ли, коль уже сделан шаг? Бога для пустяка не моли, кто мы Ему?
– пустяк.
В туши ресниц твоих выпачкал я нос, а мы оба - лбы. Аэродинамическая злая труба судьбы.
36.
О льняное полотно стерты локти и коленки, и уже с тобой по стенке ходим мы давным-давно,
как старуха и старик: чтоб не дай Бог не свалиться. Ну а лица, наши лица! все написано на них:
эти черные круги под счастливыми глазами... Вы не пробовали сами? Вот же, право, дураки!
37.
Я никак не могу отвязаться от привкуса тлена в поцелуе твоих удивительно ласковых уст... Дикий ужас проклятия: не до седьмого колена, но до пор, пока мир этот станет безлюден и пуст.
В беспрерывном бурчаньи земли ненасытной утроба, в беспрерывном бурчаньи, бросающем в пот и в озноб. У постели твоей на коленях стою, как у гроба, и целую тебя, как целуют покойников: в лоб.
Все мне чудится в воздухе свеч похоронных мерцанье, все от запаха ладана кругом идет голова... Столкновение с вечностью делает нас мертвецами, и одной только смертью, возможно, любовь и жива.
38.
Промозглая сырость, и сеется снег над серой Москвою. Кончается день, завершается век грязцой снеговою. Идешь, и не в силах поднять головы, и жизнь незначительнее трын-травы, а люди, что рядом шагают, - увы, подобны коновою.
Шаг влево, шаг вправо - и крут разговор, но прост до предела. И кто-то прощально кричит "Nevermore", и валится тело, и девочка, волю давая слезам, грозит кулачком неживым небесам, и все понимают по синим глазам: она не хотела.
Она не хотела, никто не хотел, но, веку в угоду, развязку придумал дурной драмодел, не знающий броду. Кончается век, не кончается снег, и вряд ли найдется еще человек, который пойдет на подобный побег в такую погоду.
39.
Словарь любви невелик. Особенно грустной, поздней. Сегодня куда морозней вчерашнего, но привык
к тому я, что так и есть, что тем холодней, чем дальше. Вблизи все замерзло. Даль же туманна, и не прочесть
ни строчки в ней из того нетолстого фолианта, где два... ну - три варианта судьба нам дала всего.
40.
Сымпровизируй, пожалуйста, утренний чай на двоих. Только давай уж не жаловаться на пустоту кладовых.
Флаги салфеток крахмальные в кольца тугие продень. Кончилась ночь, моя маленькая, и начинается день.