Киносценарии и повести
Шрифт:
Санитар катил по бесконечной древней галерее каталку с мулаткою, которую сопровождала докторица, а Тамаз и Ирина сопровождали в свою очередь ее.
– Дура!
– кивнула на каталку Анни.
– Не ценит жизни! Вогнала в вену тройную дозу омнопона.
– Омнопон?
– вылущила Ирина из невнятной ей французской речи знакомое словцо.
– Mais oui, oui, - улыбнулась врачиха.
– Самоубийца, - пояснил Тамаз.
– Грешница. А откуда ты знаешь этот! ну как его?
– Омнопон?
– напомнила Ирина.
–
– Сама?
– удивился Тамаз мужеству жены.
– А у нас пока медсестру дождешь!
– Она говорит, - перевел Тамаз для Анни, выказавшей на лице заинтересованность, - что колола отца, когда он умирал.
– Mais oui, oui!
– согласилась та.
– Как и во всем на свете, тут главное - доза.
– Она говорит, - сказал Тамаз, - что главное - доза.
– И все-таки удивительно, - кивнула француженка в сторону мулатки. С одной стороны, самообладание: надо ж в такой момент в вену попасть! С другой - непонятная в самоубийце страсть к комфорту.
– К комфорту?
– переспросил Тамаз.
– Самая приятная смерть, - сказала Анни.
– Сладко засыпаешь. И - эстетичная.
– Она что, уже умерла?
– побледнела Ирина.
– Quoi?
Тамаз перевел.
– Пока нет. Может, и вытащим!
– качнула врач головою с некоторым сомнением.
– Что она сказала?
– напряглась Ирина.
– Что вытащат.
– Нет, перед этим.
– Что это самая приятная смерть. Как будто сладко засыпаешь. И самая эстетичная. Только это она говорит чушь!
"Рено" Анни медленно ехал по главной улице Saint-Genevieve du Bois, Ирина с Тамазом на "ягуаре" следовали сзади.
– И чего мы к ней потащились?
– ворчала Ирина.
– Сидели б да ждали результатов.
– Раз она сказала, что ей позвонят! Смотри как красиво!
Городок и впрямь был очень собою хорош, и в другой раз Ирина, конечно, заметила бы это. "Рено" свернул направо, наверх.
– Старый город, - перевел Тамаз надпись.
"Рено" остановился.
– Ну вот, - гордо сказала Анни у двухэтажного коттеджа красного кирпича.
– Тут я и живу!
– И добавила по-русски: - Будьте как дома.
Ирина лежала поперек широченной кровати в гостевой комнате и переключала телевизионные программы туда-сюда. В дверях появился Тамаз:
– Ты точно не хочешь есть?
Ирина только качнула головою.
– Ты б видела, что за ужин приготовила Анни! Оливки, фаршированные анчоусами! Форель с луком! Маринованная лососина! А какое вино! А у тебя как назло пропал аппетит!
– Ты издеваешься надо мною, Тамаз, да?
– спросила Ирина.
– Почему издеваюсь? Ах! Я совсем забыл сказать: звонили из клиники. Ты совершенно здорова! Слышишь! Совершенно здорова!
– и Тамаз бросился к Ирине, поднял ее на руки, закружил.
Улыбающаяся Анни стояла в дверях:
– Не так уж
06.12.90
Преклонив колени, Ирина поставила свечку перед ликом Богоматери.
У придела, недалеко от дверей, замерла старушка в черном, и, когда Ирина вышла на залитую солнцем улицу предместья к поджидающим ее в "ягуаре" с открытым по случаю хорошей погоды верхом Анни и Тамазу, последовала за нею.
– Простите, барышня, - сказала по-русски, но с легким каким-то налетом акцента.
– Как там в Москве? Неспокойно, да? Не опасно съездить?
Рядом со старушкою стояла девушка лет двадцати: внучка ли, правнучка, и жадно, напряженно вслушивалась в получужой язык.
– В Москве?
– и Ирина улыбнулась.
– А я, знаете, никогда в жизни в Москве не была. Мы из Тбилиси, правда, Тамазик?!
– крикнула вдруг на всю улицу и расхохоталась.
– Так вот он какой, Париж!..
– Ирина стояла у Триумфальной арки и смотрела на залитые ярким желтым светом, обдуваемые искусственным предрождественским снегом сказочные Елисейские Поля, на десятки стройных, высоких, в разные цвета выкрашенных еловых деревьев.
– Ты так говоришь, - отозвался Тамаз, - будто впервые его видишь.
– Конечно, впервые! Конечно, Тамазик, впервые!
В модном салоне Ирина с помощью двух продавщиц примеряла один туалет за другим: все шли ей, каждый менял до неузнаваемости, но только, кажется, прибавлял красоты и обаяния.
Иринины облики мелькали перед Тамазом калейдоскопом так, что аж голова шла кругом!
09.12.90
Катиться вниз было страшно и весело; сильно, правда, бросало из стороны в сторону, и так вдруг бросило на небольшой пригорок, что отвернуть, отклониться не получилось.
Лыжа наткнулась на лыжу, ускакала, освобожденная автоматическим креплением, Ирина полетела кубарем, зарылась в снег.
Но Тамаз уже был тут как тут: лихо вспорол белую целину прямо перед женою.
А она улыбалась, обметая варежкою выбившиеся из-под шапочки волосы. Тамаз повалился рядом, принялся целовать Ирину.
Она отбрыкивалась, счастливо хохотала, пока вдруг не попала, затихла: это были те же самые кони, только карета стояла уже на полозьях и вместо выгоревшего ковра осенней травы расстилалась кругом белая целина.
Шевалье на своем вороном ускакал далеко вперед, и теперь уже дама пыталась его нагнать, покрикивая на кучера. Шевалье даже не оборачивался.
– Herr Awchlediani! Herr Awchlediani! RuЯland!
– голос отельного служителя не вдруг пробился в сознание Ирины сквозь топот коней: служитель стоял наверху, возле игрушечного шале, держал на отлете трубку-радиотелефон.
И, хотя звонок из России мог означать что угодно, самое приятное тревога кольнула Ирину.
Тамаз тоже встревожился: бросил жене лыжи, закарабкался наверх. Ирина не поспевала.