Киношное
Шрифт:
Комдив: Писарчук, шельма, сбил-таки! Можем ведь, когда хотим!
Офицеры радостно переглядываются, но оживление на их лицах тут же сменяется тревогой — беспорядочно кувыркающийся самолет несется к рощице, под прикрытием которой развернут склад ГСМ.
Из рощицы отчаянно вылетает подпрыгивающий на кочках заправщик и разбегаются фигурки солдат.
Комдив: Только не на ГСМ, тварь… Да что же это, а?! Глянь, ведь зацепит, тварь такая, зацепит…
Офицеры отчаянно всматриваются в траекторию несущегося к земле факела, на их лицах отражается мощная вспышка,
Комдив в бешенстве бьет кулаком по отбортовке щели, но тут же берет себя в руки.
Комдив: В эшелоне с КВ для нашего NN полка горючее планировалось?
Начштаба: Только КВ и боекомплект.
Комдив: Опять для КВ или 45-миллиметровые тоже есть? А то КВ еще не приехали, зато снарядов для них полный склад. А имеющимся БТешкам стрелять нечем. Головотяпство!
Начштаба: Должны быть 45-миллиметровые в эшелоне. Сейчас, распоряжусь. (Подзывает одного из офицеров.) Полухин, возьми полуторку, и на Станцию, живо. Загрузишь 45-миллиметровыми, сколько влезет, и сюда. Если задержишься, то догоняй колонну в направлении района сосредоточения. Давай, надеюсь на тебя.
Лейтенант неловко козыряет в тесноте щели и выскакивает под бомбы.
ГГ сидит у ствола дерева, прижав колени к груди. Его колотит крупной дрожью, ГГ смотрит перед собой остановившимся взглядом, и одной рукой механически зачерпывает воду из глубокой лесной лужи, и вытирает мокрой ладонью чумазое лицо.
Над ГГ на небольшой высоте идут немецкие самолеты, их много, и кажется, что гудит все небо, от края до края.
ГГ то и дело вздергивает взгляд вверх, но не доводит его до цели, он боится прямо посмотреть на пролетающего над головой врага.
Со стороны фронта начинается ружейно-пулеметная стрельба. Ее до сих пор не было, только гул самолетов и отдаленная канонада.
Стрельба спугивает ГГ, он встает и шатаясь выходит с узкой лесной грунтовки на ту дорогу, по которой недавно ехал, обгоняя пешую колонну.
Лес расступается, ГГ видит дорогу, по кюветам которой горят машины, Городок вдалеке. Над всем этим в небе густо идут немецкие бомбардировщики, давя ГГ к земле низким гулом.
Чуть дальше за Городом — Станция, над которой спокойно кружат, выбирая цели, несколько Ю-87. Они гораздо ниже, чем идущие в наш тыл группы Ю-88, покрывающие все небо. То и дело один из них пикирует и укладывает бомбы куда-то в невидимую цель, видно только, что цели точно поражаются — после разрывов бомб на земле продолжает гореть и взрываться, но Станция не особо четко выделяется на фоне пейзажа — примерно такая же картина над каждым леском, в которых концентрировалась Красная Армия.
На глазах ГГ Ю-87 заканчивают бомбить, собираются в ордер и уходят назад.
ГГ идет по дороге, накрытой точным артогнем, и потихоньку приходит в себя — он начинает обращать внимание на знаки войны: проходя мимо сгоревшего наливника в рыжем пятне, он уже осознает увиденное и в страхе пятится, едва не запнувшись за обугленного водителя, выкинутым
ГГ пошатываясь бредет по пустой окраине Городка. Все ворота и ставни наглухо заперты, Городок как будто вымер. Со стороны центра слышны редкие, разрозненные выстрелы, отдаленные крики, невнятный тревожный шум.
Внимание ГГ привлекает открывшаяся калитка, за которой явно кто-то есть. ГГ замедляет шаг, приближаясь к калитке; за калиткой показывается Бабка, не очень вменяемого вида.
Бабка: Эй, солдатик! Ступай суды, ступай!
ГГ: А..? Это… Ты чего… Тебе чего, мать?
Бабка (показывает на нелепо торчащие из канавы ноги в синих милицейских бриджах, сапоги отсутствуют): Помоги, сынок. Давай Янека приберем, нехорошо человеку в канаве валяться…
Вон шо с Яником зробили, душегубцы… Постоялец он мой. Помоги мне его хоть прибрать, сынок… Он, болезный, милицанером служил, а эти ироды понабежали, левольверт все отымали, а ён не давал… Вона, подывысь…
Я уж пробовала, да куда мне, в ём как в быке весу-то, вон здоровый какой… (Легко начинает плакать, но так же легко берет себя в руки.) Янек-Янек, что ж с тобой эти ироды исделали-то…
ГГ с трудом заволакивает труп во двор, кладет на стоящий в летней кухне стол.
Бабка цепко хватает ГГ за рукав и тащит ГГ куда-то во двор, в хозпостройки. ГГ на автомате идет за Бабкой, не особо понимая, что он делает и зачем.
Бабка заводит ГГ в какой-то сарай, кидает на ларь охапку сена, застеливает дерюгой.
Бабка: Лягай, солдатик, а то зараз упадешь, на тебе лица нет… Давай заховайся, миленький… Вашим зараз лучше не соваться… А я покамест Янека приберу, обмою, а потом и схороним его с тобой…
ГГ: Ты прости, мать… Мне это, надо… Да обожди ты! Мне на станцию надо, на станцию как дойти? Чтоб не по дороге?
Бабка: Куда тебе на Станцию, убьют же ж…
ГГ: Так я ж на службе, мне надо начальство найти, доложиться — а не то в дезертиры попаду.
Бабка: Какое тебе начальство, схоронись от греха, а как утихнет, так и пойдешь, мать хоть свою пожалей…
ГГ: Не, я пошел. Мать, ты мне скажешь, как покороче до Станции дойти?
Бабка: Дак вот, за моим огородом стежка, она как раз до Станции твоей… Не ходил бы ты, сынок…
ГГ выходит, бабка крестит его в спину и что-то шепчет со слезами на глазах.
ГГ взбегает на холм, и шум пожара сразу усиливается — Станция рядом; бомбившие ее немецкие самолеты уже улетели.
ГГ идет между вполне мирно выглядящими служебными строениями Станции, они не пострадали при бомбежке, о войне напоминает лишь отдаленная канонада и близкий шум пожара с неразборчивым еще людским гвалтом.
На задней стороне одного из пакгаузов кучка цыган разного пола и возраста, много детей. Они заняты тем, что выдавили крохотное окно высоко на стене склада, и просовывают туда одного из пацанов.