Кинжал мести
Шрифт:
Да, она почти бесприданница. Князь не получит за ней ни денег, ни деревни. Но нельзя, чтобы кто-то мог сказать, что князь взял ее в одной рубашке. Да и маменька не позволит, с ее-то гордостью. Поэтому и платье нужно с Кузнецкого моста, и все что с собою – тоже самое лучшее.
И потом – подарки. Старой княгини нет, но слугам придется дарить и всей дворне. Это обязательно, это век помнится. Как же: новая барыня – и на свадьбе ничего не подарила? Это уж неуважение заслужишь навсегда.
И потом, по слухам, в Трилесино все негласно определяет жена управляющего Стародубцева.
– И потом, – сказала Софья, – мы ведь после Москвы привыкли обходиться без горничной. Тебе в замужестве так нельзя. Это неприлично.
– Но в Трилесино, наверное, есть горничная.
– Тебе нужно иметь свою горничную. В Трилесино все чужие. И как еще к тебе отнесутся. У тебя должен быть хоть один свой, тебе преданный человек, это очень важно, когда ты совсем одна и кругом все чужие.
– Взять кого-нибудь из деревни?
– Придется купить. Или нанять опытную, толковую горничную. Лучше в Москве…
Да. Это верно. Софья права. Так что тут обойдешься ли десятитысячным билетом…
А она, Елизавета, и не подумала обо всем. Ах, Боже, как хорошо, что Софья так умна.
– С маменькой нужно поговорить не откладывая, – вслух сказала Елизавета.
– Да, откладывать некуда, – согласилась Софья.
– Только знаешь, мне думается, что Катерину надобно куда-нибудь отослать, и поговорить без нее.
– Правильно. Она будет раздражать маменьку.
Катерина уже несколько раз пыталась добиться согласия матери на брак с Аглаевым, но, несмотря на ответный упрек, что Холмская сама вышла замуж в ее годах, получала неизменный отказ. Разговор всегда заканчивался безмолвными слезами.
Безмолвные девичьи и женские слезы оружие самое остроранящее. Холмская-мать чувствовала и свою неправоту, и свою какую-то вину. Катерина любит Аглаева, любима им. Что же мешает их счастью? Только необеспеченность… Какая же в этом их вина? Ну а в чем виновата она сама – в том, что у нее всего одна деревенька…
Кто же обеспечит детей, как не родители? Аглаев ведь тоже со своей одной, толком недосмотренной деревенькой. Вправе ли она, как мать, отдавать такому жениху свою дочь? Тогда уж лучше пусть остается при матери, в родном Надеждине…
Ну да как же, она влюблена… А ты подумай прежде головой… И не намекай, что, мол, маменька сама вышла за Холмского в таких же годах… Холмский – это не Аглаев. За Холмским любая из уездных барышень полетела бы на край света… И ничего, право, страшного в том, что останешься пока при матери, в свои шестнадцать-то еще только лет…
А Аглаев, если он уж так пламенно влюблен, пусть постарается обеспечить семейную жизнь, вместо того чтобы писать свои стихи. Да, одна деревенька, так пусть идет по статской службе, при хорошем жалованье можно прожить и с одной деревенькой.
Кроме этих рассуждений, Холмская, не признаваясь себе, боялась остаться без Катерины. Все три дочери, жившие
Катерина же отличается хозяйственностью. Она первая помощница матери во всем, что касается приготовления припасов на зиму – солений и варенья, закупок для дома соли, сахара и чая и учета крестьянских работ. Она вникает во все мелочи: от рецептов засолки огурцов и капусты до справедливой раскладки оброка по дворам в зависимости от количества исправных работников.
Всем этим ведала, конечно же, сама Холмская, но время от времени она стала замечать, что забывает то сколько соли нужно класть в тот или иной бочонок, то что Матвей Рыбалин – глава одного из самых зажиточных крестьянских семейств – прикупил двух лошадей и ему можно прибавить урок на свозе сена после косьбы, и ей приходится обращаться к средней дочери, а она-то как раз ничего не забывает.
Упустив или запамятовав что-либо из обязательных дел по хозяйству, Холмская, спохватившись вдруг, видела, что дело это не упущено и сделано или делается под присмотром Катерины. А ключница и приказчик давно уже докладывали обо всем не только старой барыне, но и молодой барышне.
А когда возникали споры, то не старались переубедить барыню, а молча соглашались, но потом шли к Катерине и потихоньку делали так, как велела она.
То, что Катерина становилась второй хозяйкою в Надеждине, как бы даже радовало старую Холмскую, но одновременно, невольно, непонятно почему, раздражало. Не так уж еще и стара Холмская, а вот дочери уже совсем не дети, их жизнь идет своей дорогою, а жизнь матери не поспевает за ними.
И то, что Катерина, по-видимому, все-таки уедет из Надеждина в Палеевку, где и будет вести свое, аглаевское хозяйство, даже как-то неосознанно пугало, Холмская словно боялась остаться одна, без помощи Катерины, ведь помощь эта всегда оказывалась к месту и требовалась на каждом шагу.
Но главное, конечно же, не это… Уж больно несмышлен жених… Хотя он и мил, и добр, и хорош… Но все-таки не обеспечен… Да и Катерина ведь совсем еще молода…
– И вот что, Софьюшка, – сказала сестре Елизавета, – мне кажется, нужно придумать что-то такое, чтобы убедить маменьку…
– Что же?
– Ну, может сказать ей, будто Аглаев приготовился увезти Катерину, чтобы обвенчаться с нею… Так уж лучше…
– Маменька не поверит. Разве Аглаев похож на гусара?
– Но он ведь влюблен…
– А куда же он увезет ее – его Палеевка рядом, в двух верстах. И где им венчаться? Все равно ведь в нашей надеждинской церкви. Нет, маменька в такое не поверит.
– Не поверит… Но нужно что-то придумать…
– Я подумаю. Может, что и придет в голову, как убедить…
– Софьюшка, ты уж подумай. Сама видишь, как очень нужно…
– Поговорим без Катерины… И начинай первая ты. Только про то, что они безумно любят друг друга, ни слова. И про то, как маменька шла за папеньку, а у него ничего не было – тоже не говори.