Кипрей-Полыхань (с илл.)

Бахревский Владислав Анатольевич

Солидный товарищ с усиками добродушно хохотнул, но тотчас и прикусил вишневую верхнюю губу нижними зубами, белыми, острыми, как у мышки.

— Товарищи, а ведь действительно… Это же абсурд!

— Надо найти формулировку. — Инспектор районо Татьяна Борисовна Николаева без надобности жикнула «молнией» замшевой куртки.

— Вношу предложение! — Федорова подняла руку уголком, как на уроке. — Товарищ Веточкину следует изгнать из школы как скрыто верующего человека.

— Но в какого бога? — всплеснул руками тот, что был с усиками.

А

другой человек из области, все время молчавший, положил руки на стол, оперся на них, встал, и все, притихнув, поняли — это сама судьба. Человек из области медленно обвел глазами членов комиссии:

— У нас такое сложилось мнение: товарищ Веточкина, выступая здесь, погорячилась, ну и все мы погорячились.

— Не без этого! — вздохнула инспектор районо.

— Комиссия с удовлетворением отмечает высокие результаты успеваемости, но обращает серьезное внимание на целый ряд недостатков в воспитательной работе.

— У кого их нет, недостатков! — широко, по-товарищески улыбнулся солидный человек с усиками. — Товарищ Веточкина молода, и, безусловно, у нее имеются все возможности к исправлению пробелов и недочетов.

Наступила какая-то неудобная для всех тишина.

— Мне можно идти? — спросила Настя Никитична.

— Так что же, никакого наказания не последует? — вскричала Федорова.

— Людей не наказывать, а воспитывать нужно, — утешила Федорову инспектор районо Татьяна Борисовна Николаева. — Вы, товарищ Веточкина, свободны.

— Спасибо, — сказала Настя Никитична. — До свидания.

Дверь за учительницей закрылась, члены комиссии задвигались, зашуршали бумагами, кто кашлянул, кто причесался, ну будто дали звонок с урока.

Федорова постояла, набычив лоб, кинулась к двери, распахнула ее настежь, замерла, а за собой так трахнула, что из петли вылетел шурупчик.

— А время-то уже обеденное, — поглядел Никифор Пафнутьевич на часы. — Столовой тут у нас нет, ко мне прошу.

И, не поленившись, поднял шурупчик.

* * *

Настя Никитична нашла себя на реке. Стояла над полыньей. Удивилась. Вгляделась в черную, тихо звенящую воду. Отпрянула. Следы были мокрые. Ноги тоже мокрые. Она почувствовала холод, побежала домой. Дверь в доме была распахнута.

— Бабушка!

Никого! Даже ходики не тикают: остановлены.

Тревога заколотила Настю Никитичну. Сбросила ботинки, мокрые чулки. Не убрала с пола, кинулась, босая, к печи, достала валенки, натянула, выбежала на крыльцо. Глянула вдоль пустынной улицы, взмахнула отчаянно руками — полетела.

Она летела над поймой, над спящей подо льдом рекой, над лесом к полянке, где рос Дуб. Она летела высоко, выше деревьев, но, когда показался Дуб, в ней пробудилась осторожность. Бесшумно опустилась на большой сучок густо запорошенной снегом сосны. Внизу, возле Дуба, были все, кто жил в Кипрей-Полыхани. Люди стояли тесно, кольцом; в центре, опустив голову, с крыльями за плечами — Финист.

— Да будет так! — проскрипел

старческий голос, и Настя Никитична увидала: от Дуба, раздвинув толпу, идет к Финисту человечек в белых холщовых одеждах. В руках у него был нож.

Старик поднял крыло за спиной Финиста и сильным ударом отрезал. Зашел с другой стороны, поднял второе крыло.

— Не-ет! — закричала Настя Никитична, кинулась коршуном со своего дерева, но старик успел отсечь и второе крыло.

Схватила Настя Никитична Финиста под мышки, рванулась вверх, но тотчас сосны и ели закрыли небо.

Очутились Финист с Настей Никитичной в тереме, стенами которого были сросшиеся деревья. Все кругом погрузилось во тьму. Только в углу мерцал огонек. Огонек приближался. Дед, который редьки не слаще, нес свечу, защищая ладонью огонь от сквозняка.

— Финист, в наказание отправляйся в город по крылатые дела. Будут таковые — и крылья будут. Они сами принесут тебя в Кипрей-Полыхань.

— Это все из-за меня! — У Насти Никитичны подкосились ноги, но Финист подхватил ее.

— Пошли, проводишь меня.

Он повел ее ласковой, но твердой рукой.

— Эй, девушка! — окликнул Настю Никитичну старец. — Чуть не забыл сказать тебе:

Тот радости не знал, тот не грустил, Кто в небе был и небо упустил. Не надломись былинкою в беде, Ты жди и будешь в стае лебедей.

* * *

Они раскачивались в лихо мчащемся автобусе. Настя Никитична уговорила Финиста, что проводит его до города. Автобус затормозил, с натугой отворились промерзшие створки дверей.

— Сойдем? — спросил Финист.

Они вышли на окраине.

Занимался розовый день. Над городом стояли белые дымы. Город работал. Финист прижал Настю Никитичну к груди, заглянул в глаза.

— А свадьбу мы все-таки в Кипрей-Полыхани сыграем.

— Да! — согласилась Настя Никитична.

— Еще какую свадьбу сыграем! Мы с тобой в санях. За нами наш поезд: тысяцкий, бояре и прочие, а впереди нас — дружка, кудряш мой. И будет он кричать встречным: «К нашему князю новобрачному меду пить, сахару есть!» — это чтоб какой злыдень не испортил свадьбы. А потом поведут нас в горницу под хлебом и солью и станут приговаривать: «Ты ходи, коровушка, домой!» После пира тебе косы расплетут, а мальчишки споют тебе: «Ручки горят, мальчишку катят, девчонку катят». И поведет нас дружка в нашу с тобой светелку, а гостям поднесет по чарочке, приговаривая: «Пейте до дна, на дне добро — мед и патока, винная ягода, Селиван наливал, Киприян подавал, Захарий челом прибивал. У меня, у дружки, ножки с подходом, язык с приговором. Кушайте на доброе здоровье, головушке на веселье, душеньке на спасенье. Наших князя и князюшку полюби и пожалуй со всем их княжеским поездом». И оставят нас они с глазу на глаз!