Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.11
Шрифт:
На скамейке напротив уселась бабушка с сеткой, в которой поблескивала большая банка с маринованными огурцами. Бабушка обняла банку и смотрела на Суслина с осуждением, словно он был пьяным, склонным к буйству.
– Представьте себе, – продолжал Суслин, доверительно положив узкую потную ладонь на руку Лере, – что я, большой ученый, завтра умру. Что останется от меня на этом свете?
Вопрос требовал ответа.
– Ваша работа, – осторожно сказала Лера.
– Вы уверены, что она моя? Нет, милая, она не моя. Она того, кто первый успел наложить на нее
Электричка медленно ползла среди окраинных корпусов Москвы. На огороженной деревянными щитами площадке ребята играли в хоккей. Женщина с детской коляской остановилась на откосе над железнодорожной выемкой и внимательно вглядывалась в окна поезда, словно ждала кого-то. Лера почему-то подумала, что, если она завтра умрет, кто-то другой будет ехать в этой электричке, в этом вагоне, на этой скамейке, и такие же ребята будут играть в хоккей…
– Я не совсем поняла вас…
– Сергей Семенович.
– …Сергей Семенович. Вас и влечет к земной славе, но вы отвергаете ее. Может, опасаясь, что в ней вам откажут?
– Сегодня – да. Завтра, когда я буду готов к разговору с ними, они не посмеют мне отказать. Вопрос в том, захочу ли я принять что-нибудь из их рук.
«Они» стояли за каждой фразой Суслина, одинаково одетые, в одинаковых галстуках, поднимавшие тосты на одинаковых банкетах. Он вел с ними войну, о которой противная сторона, вернее всего, и не подозревала.
– Назовите мое мировоззрение мрачным. Я полагаю, что в основе его лежит трезвый расчет. Я не жду подарков, но и сам их никому делать не намерен. Они не имеют права воспользоваться тем, что мучило меня, рождалось в родовых схватках, но за что я не получил ни признания, ни благодарности.
– Какое отношение это имеет к науке?
– Не к науке. К личности. Вы знаете, в чем заключалась последняя просьба Левитана?
– Это художник такой, – неожиданно сообщила бабушка с огурцами.
Рельсы за окном уже размножились, заполнили пространство вплоть до стоявших в стороне пустых составов – поезд подходил к вокзалу.
– Левитан попросил брата сжечь все письма, полученные им. От женщин, от родных, от друзей, от Чехова, наконец. И брат на глазах умирающего выполнил его просьбу. Принято осуждать Левитана, биографы обижаются. А для меня он – пример.
Лера непроизвольно взглянула на бабушку. Но та только покачала головой и ничего не сказала. Тогда сказала Лера:
– Но Левитан не жег своих картин.
– Уже никто не мог на них покуситься. А вот на его личную жизнь набросились бы как гиены. Я понимаю Левитана, как самого себя. И уверяю вас, когда я умру непризнанным, а они прибегут за добычей – добычи не будет. Ни листочка.
Лера поднялась. Поезд, дернувшись, замер у платформы.
Суслин шел по платформе рядом, молчал, как человек, натворивший глупостей на вечеринке и теперь переживающий тяжелое и
После этого Суслин раза два звонил ей, но умудрялся попасть в неподходящее время. Первый раз дома были гости и надо было их срочно кормить. Второй раз заболел гриппом Мишка. И все-таки Лера должна была себе признаться, что она благодарна обстоятельствам, заставлявшим ее после первых же фраз вешать трубку.
Как-то, встретившись на улице с Гариком Траубе, в необязательном и коротком разговоре она почему-то спросила:
– А как там ваш Суслин поживает? Открыл свои биоволны?
– Если и открыл, то таит от окружающих, – сказал Траубе. Он нес в руке связанные шнурками австрийские горнолыжные ботинки. В первую же минуту успел сообщить профану Лере, сколько они стоят и как невероятно трудно их было достать. Суслин был для него ненужным отвлечением, а Лера – субъектом, которого можно было приобщить к поклонению ботинкам.
– Я ехала с Суслиным в Москву с симпозиума, он делился со мной своими черными мыслями.
– Нечем делиться, – сказал Траубе уверенно. Он был так весел и доволен собой, что Лере стало вдруг стыдно, словно она легкомысленно выдала доверенную ей Суслиным тайну.
И еще пожалела, что не взяла у Суслина телефона, не сможет его найти, ведь у нее – тысячи приятелей и несколько друзей, у Траубе – полмира в приятелях, а Суслин приходит в свой пустой дом (почему-то она решила, что он живет один) к несуществующим биоволнам совсем один.
Весь вечер она вспоминала, какой номер у пищевого техникума, в котором он читает химию, и запоздало расстраивалась от того, что на вокзале села в такси, не пригласив его с собой, ведь, может, у него не было денег.
С утра, обзвонив все пищевые техникумы, она нашла нужный и узнала, что Суслин там больше не работает, два месяца как уволился. Лера дала себе слово, что обязательно разыщет Суслина через Академию наук, и это обещание успокоило ее. Благополучно занявшись делами, она на следующий же день забыла о его существовании.
Суслин сам позвонил через неделю. Разумеется, снова дома были гости, но Лера, облегченно обрадовавшись звонку, унесла телефон на кухню, сказала, что разыскивала его.
– Зачем звонили? – спросил Суслин настороженно, и за звуком голоса, вовсе не оттаявшим от ее признания, она сразу представила себе укол маленьких острых глаз и рыжеватую тусклую бородку.
– Вы куда-то исчезли, – сказала Лера. – А я вдруг испугалась.
– Чего?
– Я в самом деле рада, что вы позвонили мне.
– А когда вы обо мне подумали?
Этого человека не размягчишь нежностью.
– Неделю назад.
– Поздно, – сказал Суслин разочарованно. – Не сходится.
– Что не сходится?
– Неделю назад со мной ничего не случилось.
– А когда случилось?
– Больше месяца назад. Месяц и три дня.
– Так что же?
– У меня был инфаркт, – сказал Суслин. – Самый настоящий. Очень обширный. Я вас не обманываю.