Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.12
Шрифт:
– И заводы. И даже автоматические свинофермы. Зачем цивилизованному человеку заниматься таким отсталым трудом?
– Но чем же мы будем управлять? – спросил Батыев.
– А ничем, – сказал пришелец. – Все будет само делаться.
– А мы? А я? А они?
– Вы все займетесь творческим трудом, – сказал пришелец. – У нас на планете все занимаются творческим трудом и никто ничем не управляет.
Ужас охватил Батыева. Нет, он не сдастся!
– Товарищ пришелец, – сказал Батыев, – как
– Пожалуйста, – сказал пришелец. – Сейчас я кончу небоскреб, гостиницу и освобожусь.
– Я займу тебя только минут на пять, – сказал Батыев твердо. – Проблемы есть.
– Хорошо, – согласился пришелец. – Корнелий Иванович, вы сможете кончить небоскреб без меня?
– Почему нет? – ответил Удалов. – Дело простое.
Он взял стакан с раствором и занялся строительством.
Батыев подхватил пришельца под одну ручку, Слабенко под вторую, и они быстро поволокли его к реке.
У космического корабля остановились.
Слабенко уже понял, чего хочет Батыев. Он подтолкнул пришельца к открытому люку корабля и сказал:
– Давай вали отсюда! Чтобы твоего духу не было!
– Я вас не понял, – промямлил пришелец. – Разве я нарушил какой-то ваш обычай?
Батыев испугался, что пришелец начнет звать на помощь общественность – тогда неприятностей не оберешься.
– Слушай, – сказал он как можно сердечнее. – Мы тебя очень просим: немедленно улетай и больше не прилетай.
– Но почему?
– Из гуманизма, – сказал Батыев. – Из любви к людям.
– Я не понимаю. Я все делаю из гуманизма. У меня нет других намерений, кроме космического сотрудничества.
– Мы, люди, – сказал Батыев, – привыкли жить в борьбе. Все, что сделано вокруг, – Батыев обвел рукой окрестности: недостроенное здание общежития, мусорную свалку, трубу, из которой лилась в реку вонючая жидкость, замусоренный пляж, – все добыто в труде и бою. Мы боремся с природой, мы выигрываем и проигрываем битвы за урожай, мы боремся даже за товарищеское отношение к женщинам. Что же ты, пришелец, нам предлагаешь? Разоружиться? Опустить руки? Нет! Мы не сдадимся на милость прогресса, мы сами придем к высотам. И в этом есть великий гуманизм.
– Это странно, – сказал пришелец.
– Вы видели, сколько людей сидит в доме, где я работаю? – спросил Батыев. – Триста с лишним человек. И это только кажется, что они курят и пишут бумаги. Они борются и помогают бороться другим. Не лишайте нас права на бой!
– Давай, давай! – сказал Слабенко и как следует подтолкнул пришельца.
Тот влетел в люк.
– Все же удивительно, – донесся голос из корабля. – Я хотел как лучше…
Батыев собственноручно захлопнул крышку люка. Пришелец выглянул
– Значит, так, – сказал Батыев Слабенко. – Беги к Удалову, отними у него стакан, но не выбрасывай. Нам с тобой еще бы по даче построить.
– Понял, – лукаво улыбнулся Слабенко.
– И подготовь документы себе на премию за площадь и небоскреб. А я пойду звонить Чингисову. Пускай приезжает, покатает горошину.
О ЛЮБВИ К БЕССЛОВЕСНЫМ ТВАРЯМ
В то июньское утро Корнелий Иванович проснулся рано. Настроение было хорошее, в теле бодрость. Он потянулся и подошел к окну, чтобы посмотреть, какая погода.
Погода была солнечная, безоблачная, располагающая к действиям. И, окинув взглядом небо, Удалов поглядел вниз, во двор.
Посреди двора стоял небольшой бегемот. Он мерно распахивал розовую пасть, обхрупывая цветущий куст сирени.
– Эй, – бросил Удалов негромко, чтобы не разбудить домашних. – Так не годится.
Сирень выдалась пышная, а бегемоту куст – на один зуб.
Бегемот Удалова не слышал, и поэтому Корнелий Иванович в одной пижаме выскочил из комнаты, побежал вниз по лестнице и только перед дверью спохватился: «Что же это я делаю? Бегу на улицу в одной пижаме, словно у нас во дворе бегемот. Если кому расскажешь, смеяться будут. Ведь у нас во дворе отродясь не было бегемотов».
Удалов стоял перед дверью и не решался на следующий шаг. Следовало либо приоткрыть дверь и убедиться, что глаза тебя не обманули, либо отправиться обратно чистить зубы и умываться.
Вот в этой нерешительной позе Удалова застал Александр Грубин, сосед с первого этажа, который услышал топот и заинтересовался, кому топот принадлежит.
– Ты что? – спросил он.
– Стою, – сказал Удалов.
– Так ты же бежал.
– Куда?
– На улицу бежал. Там что-нибудь есть?
Удалов чуть было не ответил, что там бегемот, но сдержался.
– Ничего там нет. Не веришь, посмотри.
– И посмотрю. – Грубин отвел рукой Удалова от двери.
Он приоткрыл дверь, а Удалов отступил на шаг. Пышная, лохматая шевелюра Грубина, подсвеченная утренним солнцем, покачивалась в дверном проеме. Сейчас, сказал себе Удалов, он обернется и произнесет: «И в самом деле ничего».
– Бегемот, – сказал, обернувшись, Грубин. – Так он у нас всю сирень объест. И, как назло, ни палки, ничего.
– Ты его рукой отгони, он смирный. – У Корнелия от сердца отлегло: лучше бегемот, чем сойти с ума.
Грубин вышел на солнце, Удалов следом. Грубин широкими шагами пошел через двор к бегемоту, Удалов остался у стены.