Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.1
Шрифт:
Часы над головой прозвенели четвертушку часа. Восемь сорок пять. У Малыша испортилось настроение. Почему он решил, что Агнесса перечитывает его письмо? Она могла выбросить его, не распечатывая. Малыш включил авторадиста, вышел в коридор.
Коридор был наполнен негромким, многозвучным гулом. В нем сливались далекие голоса, шорох воздуха в кондиционерах, пришептывающие шаги роботов, звон посуды в буфетной — и все эти звуки растворялись, перемешивались и тонули в монотонном, утробном
Малыш остановился, с удовольствием прислушиваясь к голосам корабля, одернул куртку, пришлепнул ладонью волосы. И увидел доктора Павлыша. Доктор вышел из своего кабинета. Он нес рулон белой бумаги, подгребал им, как веслом. Доктор был более других на «Сегеже» похож на идеального космонавта. В порту, на Земле, он облачался в голубой мундир космонавта дальнего плавания; глаза его принимали тогда цвет горного озера, а серебряная змея, обернувшись вокруг чаши над верхним карманом, почему-то производила впечатление штурманского штурвала. Девушки называли его «капитаном». Павлыш улыбался чуть загадочно.
Малыш не устоял перед искушением. Он вспомнил, что доктор все уши прожужжал Снежине об аметистах Титана, хотя сам на Титан не ходил.
— Послушай, Слава, — сказал Малыш. — На Титан не идем.
— Что случилось? — спросил доктор.
— Срочная с Земли, — сказал Малыш, показывая ему издали бланк, и хотел проследовать дальше.
— Стой. — Слава преградил путь рулоном бумаги. — Не веди себя как женщина.
— А как? — спросил Малыш.
— Знаешь, они говорят: «Ах, что я знаю, но тебе не скажу».
— Чудак. Видишь же: лично капитану. Выходим на рандеву с «Короной Кенш». Знаешь такой? Г/п 312?
— Еще бы! Это же Галактический центр. Пойду скажу Снежине.
«Ну вот, — подумал Малыш, оставшись в одиночестве. — Почему это не я скажу Снежине?»
— Как дети малые, — пробурчал он сам себе, открывая дверь в рубку. — Скажу, не скажу…
— Ты кому? — спросил Глеб Бауэр, вахтенный штурман.
— Себе.
— Что за депеша?
— Мастеру, — ответил Малыш строго.
— А почему не вовремя? — спросил Бауэр. Он сидел на диванчике в штурманском закутке и читал лоцию сектора. — Что-нибудь серьезное?
Малыш молча прошел в рубку. Загребин стоял у большого экрана, рассказывал какую-то байку практикантам; те хлопали глазами от восторга и по наивности верили каждому слову. Малыш не спеша подошел к ним и встал лицом к мастеру. Рядом с Христо. Сделано это было с намерением — Христо невелик ростом, а Снежина значительно превосходила Малыша, и тот не любил стоять с нею рядом.
— Геннадий Сергеевич, — сказал Малыш, — вам срочная с Земли.
Загребин погасил сигарету о пепельницу, прикрепленную
Малыш посмотрел на Снежину и обрадовался, что Павлыш не успел ей ничего сказать.
— Что там? — шепнул Христо, толкнув Малыша локтем. Загребин протянул вдоль пульта большую, мягкую, покрытую веснушками кисть, включил внутреннюю связь.
— Старшего помощника прошу подняться на мостик, — сказал он.
Потом обернулся к Малышу и спросил добрым — обманчиво добрым — голосом:
— Команда уже оповещена?
— Я сюда прямо из рубки, — ответил Малыш. — Разве не понимаю?
— Между приемом и вашим появлением здесь прошло десять минут. Издалека шли?
Дверь отъехала в сторону. Старпом Баков возник на мостике. Скорость, с которой он преодолел расстояние от своей каюты до мостика, была фантастической, но при том Баков сохранял спокойствие и делал вид, что не спешит.
— Учись, — сказал капитан Малышу. — Алексей Иванович, прочтите, — продолжал он.
Малыш отступил на несколько шагов, натолкнулся спиной на Глеба Бауэра. Тот уже поднял с диванчика два метра своих костей и сухожилий. Малыш задрал голову и сказал тихо:
— На Титан не идем. Срочная с Земли–14.
— Шутишь, дуся, — сказал Глеб.
— Глебушка, — позвал капитан. — Брось ты эти вторичные источники информации. Разыщи сектор три-один-шесть-четыре-восемь-семь. Запомнишь? Или повторить?
Через сорок три минуты «Сегежа» начала торможение. К этому времени содержание телеграммы было знакомо всему экипажу.
Некоторые особо деликатные операции Эмилия Кареновна никому не доверяла, тем более роботам. К их числу относилось мытье и вытирание голубого сервиза. Как-то, еще в прошлом рейсе, она поручила достать его из шкафа Гришке, кухонному роботу. Тот одну чашку тут же разбил. Не хватало и еще одной чашки: ее уронил Зенонас Кудараускас — поставил мимо стола.
Иногда, если накатывало плохое настроение и надо было успокоиться, отвлечься, тетя Миля осторожно извлекала тонкие фарфоровые чашки из гнезд в шкафу, обдавала их теплой водой и насухо протирала чистым махровым полотенцем.
За полуоткрытой дверью трепетали голоса; приглушенный, доносился грохот из трюмов. Тетя Миля перетирала голубые чашки.
— В первом же порту расчет, — говорила она, глядя в белую стену буфетной. — В первом же порту.
Крупная слеза сорвалась с ее ресницы и гулко щелкнула по тонкому фарфору. Тетя Миля подставила чашку под кран, смыла слезу.