Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

Булычев Кир

«Мне еще не хватало такого поклонника», – подумала Лидочка и впервые здесь почувствовала, что страх, владевший прочими людьми, вторгся и в ее, казалось бы, защищенное от него сердце. До этого момента Лидочке казалось, что бояться может лишь тот, кому есть что терять. Ей же нечего было терять в 1932 году нашей эры… Но пока ты существуешь здесь, ты хочешь жить. Между твоей жизнью и смертью стоят Алмазов и другие люди, которые при исполнении служебных обязанностей надевают фуражку с голубым околышем. Ты

можешь сейчас же встать из-за стола и уехать в Москву. И вернуться в свое тесное, населенное тараканами и людьми общежитие, а завтра дверь откроется без стука, и, растянув до ушей слишком красные губы, войдет чекист Ян Алмазов и пригласит тебя в кино.

Есть не хотелось. Здесь кормили куда лучше, чем в городе, куда лучше, чем в институтской столовке или диетической столовой на Мясницкой. Марта говорила, что подсобное хозяйство еще тикает, поставляет ученым то поросенка, то яички. Но жители Узкого сильно воруют – идет война между директором санатория и прислугой.

Не дождавшись третьего, Лида поднялась и пошла прочь. В дверях она встретила Марту, за которой топал Максим Исаевич.

– Лидуша, ты куда пропала? – спросила Марта.

Лида хотела было ответить, но мужская рука легла ей на плечо.

– Ты что не доела казенных котлет? – спросил Шавло. – Желания нет или мяса в них нет? Это я сам сочинил только сейчас и поспешил догнать тебя и сообщить.

– Это замечательные стихи, лучшие в мире стихи, – сказала Лидочка.

– Вы курите? – спросил Матя.

– Нет, но вы курите, курите, я не возражаю.

– Пошли в бильярдную?

В бильярдной было пусто. Они сели на черный диван, и Лиде было неловко перед покойным философом – как будто бы они подвинули его, беспомощного, к стенке.

– Вы знаете, – сказала Лидочка, – что на этом диване умер философ Соловьев?

– Который был другом хозяина дома, который с другими был тоже знакомый… вы любите детские стихи? Я люблю детские стихи.

– Вы очень веселый. Что случилось? – спросила Лида. В конце концов, это он ее сюда завлек, поэтому она имеет право задавать ему вопросы.

– Голова работает, работает, – сказал Матя, – а потом в ней – щелк – и есть идея! Мы с Александрийским разговаривали. Он меня замучил – зануда отечественной физики. Если бы он не был таким занудой, из него получился бы второй Резерфорд.

– Или маэстро Ферми?

– Нет, маэстро Ферми – любимец богов. Это выше, чем талант.

– Вы его уважаете?

– Я его обожаю. Я расставался с ним, как с недолюбленной девушкой.

– А почему вы уехали?

– Потому что кончился срок моей командировки и для меня оставался лишь один выход – вернуться домой.

– Или?…

Сигареты Мати испускали иностранный аромат. Приятно было нюхать их дым.

– Или изменить родине, – сказал Матя, –

что для меня исключено. Да не улыбайтесь, это не от страха. Я вообще не такой трус, как вам кажется.

– А мне не кажется.

– Тем более. Передо мной стояла дилемма – либо остаться за границей, уехать в Америку, куда меня звали, либо же покорно вернуться сюда и снова стать одним из научных работников, имеющих право выезжать на научные конференции в Бухарест или Ригу… Пока кто-то из твоих коллег не сообщит, что ты во сне видел Троцкого…

– И вы выбрали такой путь?

В бильярдную вошел Алмазов, уселся на высокую скамеечку. Между ними был зеленый, очень пустой стол, Алмазов сидел на голову выше.

– А что ему оставалось? – спросил Алмазов, глядя на Лидочку. – Если у него в Москве старая мама и сестра, страдающая последствиями менингита.

Он тоже закурил, у него были папиросы «Казбек», и запах от них был неприятным.

Матя не обиделся на то, что Алмазов подслушивает и выдает его семейные тайны. Он вообще был добродушно настроен и, как большой, красивый, талантливый и даже избалованный жизнью человек, обижался куда труднее, чем люди несчастные и маленькие. В нем была снисходительность к чужим слабостям.

– Подслушивать плохо, Алмазов, – сказал Матя. – Я уединился с прекрасной дамой не для того, чтобы терпеть ваши угрозы.

– А куда вы от меня денетесь, – усмехнулся Алмазов.

– Не думайте, что вы всесильны, – сказал Матя, – вы даже больше слуга, чем я.

– Вы тоже слуга.

– Чей?

– Директора вашего института, например.

– Слуга Якова Ильича? Да вы с ума сошли! Для него такая мысль была бы оскорбительной.

– Вы слуга нашего государства, нашей партии и в конечном счете вы мой слуга, – сказал Алмазов, затягиваясь. Он был одет странно, но никто этой странности не замечал, – на нем был широкий модный пиджак, но брюки галифе и блестящие сапоги.

– Давайте не будем спорить, каждый все равно останется при своем мнении. Мне кажется, что скорее вы мой слуга, Ян Янович, – сказал Матя. – Я вам нужнее, чем вы мне.

– Вы нужны не мне, а нашей родине, – сказал Алмазов.

– Мы договорились обходиться с вами без громких слов.

– Куда от них денешься, Шавло. Кстати, доктор Шавло, сбрейте фашистские усы. Предупреждаю, это для вас плохо кончится.

– Потому и не сбриваю.

– Вы любите Гитлера?

– Не выношу. Но лучше Гитлер, чем некоторые другие.

– Не рискуйте, Шавло.

– Гитлер – борец за права рабочего класса. Вы не читали его работ, комиссар. Не сегодня-завтра мы найдем с ним общий язык!

– Немецкие рабочие во главе с товарищем Тельманом не покладая рук борются с призраком фашистской диктатуры. Фашизм не пройдет!