Кир-завоеватель
Шрифт:
– Все верно вроде, чем же ты недоволен?
– Признал оракул сам, что все в руках моих. От человека ведь зависит его судьба.
– И от богов.
– Но не от пифии-всезнайки! Так я в лицо сказал – теперь приговорен. Оракулы спесивы и усыпаны дарами, коих недополучили боги. А предрекают так, что, как ни поверни – все сбудется. Двойное дно в любом их предсказании, толкуй как хочешь – будешь прав в итоге!
– Мы все мошенники отчасти. И кто такой Эзоп, чтоб пифию бранить?
– Я и есть Эзоп. Меня здесь сумасшедшим все считают.
– Признай, что зачастую
– Еще как! Вот притча о летучей мыши, что раненая пала оземь. Ее схватила ласка, и мышь взмолилась о пощаде. Но ласка хищная сказала ей в ответ: «Не милую я птиц. Вражда с крылатыми навек!» А мышь ей: «Не птица я, а мышь!» И отпустила ее ласка. В другой же раз, упав на землю, попалась мышка ласке новой. И вновь взмолилась о пощаде. А ласка ей: «Мышей я не прощаю, ненавижу их!» А мышь в ответ: «Какая же я мышь, я птица!» И снова оказалась на свободе. Вот так и я: когда мне надо, могу и дураком я показаться.
– Хитер. Но прав ты. Я тоже прибегаю к такому старому, как мир, приему. Однажды прикинулся я полоумным, сказал я то, что думают вокруг, но не признаются вовек, – кивнул Солон.
– И что же? Помогло для достижения цели?
– Сгодилось. К войне я призывал, когда все запретили о ней вещать. В итоге мне доверили войска, и выиграл я сражение.
– Ого! Прислушались к тебе, даже когда ты притворился идиотом! Мне это не грозит. Обидно мне… – разоткровенничался Эзоп. – Язык мой полон наставлений, но их никто не слышит.
– Не жди признания от глупца, – посоветовал Солон. – В его признании толку мало. Придет твой истинный ценитель. Кто знает, может, это будет великий человек и новый царь! И насладится он твоим советом.
– Дождусь ли? Стар я. Хоть и жаловаться не на что! Бывший раб – обузой стал я для хозяев. Вот и свободу даровали мне, отправив в сардские жаровни к Крезу, но у жаровни сам я сытым стал. Царь оценил, что соплеменники мои меня так ненавидят, и даже в Дельфах со скалы меня бы скинули за то, что развенчал их лживость.
– Судьбу благодари, не Креза. И не кичись, что удалось тебе вывести на чистую воду оракула из Дельф. Это не так.
– Как это «не так»?! Так, никак иначе! Ведь сам я – мастер изворотливого слова. Могу, как уж, я извиваться речью! Двоякий смысл закладывать в памфлеты!
– Но сам при этом знаешь истину? – просверлил Эзопа глазами Солон.
– В ней путаются сами боги, откуда же уродцу знать замыслы богов? Вот, например, пророчество дельфийское о муле… Что это значит? Царь меня спросил, а я ответил, что не хочу я объяснять пророчество из Дельф: они и так приговорили бедного поэта к позорной смерти за то, что не признал я их авторитет. К тому же вдруг я ошибусь? Всего лишь человек я. Все выводы мои исходят лишь из скромных наблюдений, из опыта скитаний и страданий. С богами мне не суждено общаться, но знаки их я вижу в повседневной жизни.
– В глазах твоих я вижу философа и мудреца. Готовься же и ты при жизни к высмеиванию и поруганию, – вздохнул Солон. – Я покидаю проклятые Сарды. Твой царь противен мне. Он изгаляться мастер, но притчу
– Все это было, да и будет после нас. Глупец не разглядит в науке божий сказ… – с искренним сожалением проводил Солона Эзоп.
Следовать за ним дальше по дороге поэт не стал, вернувшись в Сарды. Здесь, как и в дальнейшем нашем повествовании, Эзоп окажется нужнее…
Глава 4. Астиаг – царь Мидии
Жрецы и маги Мидии выстроились в ряд перед царем Астиагом, чтобы ответить на прямой вопрос грозного правителя. Они не хотели разгневать властелина, но еще меньше желали показаться глупцами и лишиться своих привилегий.
Астиаг не имел привычки проверять пророчества, как царь Лидии Крез, однако Астиаг не был столь же снисходительным к изречениям и толкованиям ученых мужей, он не прощал ошибок. Время могло расставить ловушки произнесенным словам и заманить в сети даже признанного оракула за неосторожно выроненные предсказания. А если бы в его владения проник какой-то грек и выпалил слова, которые пришлись бы не по нраву, беды эллин не миновал бы точно.
Молвил самый старый из магов, коему нечего было терять.
– Да, государь, все так, именно из чресл дочери твоей родилось опасное семя, оно истребит твое царство и ниспровергнет богов в угоду незримого Бога.
– Предлагаешь умертвить только что родившегося наследника? Убить младенца? Предлагаешь, чтоб я приказал лишить жизни собственного внука на основании необъяснимого пророчества? Ты в своем уме, жрец? Смотри мне в глаза. – Его дыхание стало прерывистым, а глаза наполнились кровью.
– Пророчество верное, мой царь, – подтвердил старец.
– Так же верно ты служишь мне, а главное, так же точно истолковываешь приметы, как моему отцу Киаксару? Расскажи мне, с чего ты сделал такие выводы, что моей империи грозит опасность не от коварного Креза, водящего дружбу с эллинами, а из-за этого мальчика? Он ведь не мидянин даже, его отец – перс! Деревенщина!
Астиаг бросил взгляд на сановников, ухмыльнувшись. Сановники улыбнулись в ответ. Мидяне с пренебрежением относились к жившим в вассальной Пасаргаде горцам, которые никак не могли остепениться, словно не в силах были забыть свое кочевое прошлое.
– В его жилах течет кровь Манданы, он рожден от слияния трех династий. И имеет права на трон трех царств, – заявил слуга культа.
– Целых трех царств?! – переспросил Астиаг.
– Всего трех царств, но покорит весь мир, – невозмутимо ответил жрец.
– И вы так же думаете? Вы подтверждаете это? Хотите смерти моего внука? – обратился царь к другим магам, но они не осмеливались подать голос. Лишь опустили глаза в знак согласия.
Вбежала Мандана, дочь царя.
– Отец, где мое солнце? У меня забрали моего сына. Гарпаг, твой полководец, унес его прямо в корзине, голодного! Где твой внук?