Кирилл и Мефодий
Шрифт:
Так он воспитан, этот человек школы Фотия. Ему с отроческих лет привита ненасытность запросов — исторических, литературных, богословских, языковедческих. Это человек имперского кругозора. Он мыслит в масштабах первой в мире христианской державы, её ближних и дальних окрестностей, а не в пределах улицы, квартала, жилья с полками книг. Державный уровень запросов не позволяет его любознательности превращаться в рассеянность. Всё новое, что он открывает для себя, он прибавляет, приторачивает к уже открытому. Его ведение не обессиливает самоё себя, но раз от разу становится более цельным.
И Константин с Мефодием, и их таврические сограждане, с которыми братья наверняка советовались перед своим походом к фулитам, знали об этом племени куда больше, чем сказано в «Житии Кирилла». И чем знаем теперь мы. Для ромеев-тавричан того века народ фулитов был не более таинственным и экзотичным, чем, к примеру, те же готы, хазары или венгры.
Это для нас язык Фулл
В VIII и IX веках на полуострове наряду с Херсонской, Готской, Сурожской и Боспорской существовала и отдельная Фулльская епархия, возведённая затем на степень архиепископии [10] .
Помимо упоминания «фульского языка» в «Житии Кирилла» есть ещё одно свидетельство об этом народе и исходит оно непосредственно от самого Константина. В сочинении под названием «Похвала святей Богородици Кирилла Философа» [11] автор приводит развёрнутый перечень народов Европы, Азии и Африки, прославляющих Божию Матерь. В этом перечне различаются следы хазарской экспедиции солунских братьев, в том числе их знакомства с народами Черноморского побережья Кавказа — иверами (грузинами), абазгами (абхазами), аланами (предками осетин), и с народами Крыма, среди которых названы не только скифы, но и готфи (готы), и фили (фулы).
10
Митрополит Макарий (Булгаков) в своей «Истории Русской церкви» сообщает о ней, в частности: «Епархия Фулльская была, без сомнения, очень необширна, почему и присоединена впоследствии к епархии Сурожской под ведение одного архипастыря».
11
Авторство «Похвалы…», обозначенное в рукописном памятнике древнерусского происхождения, достаточно долго считалось спорным, но недавно благодаря публикации исчерпывающе аргументированной статьи А. А. Турилова, посвященной памятнику, стало возможно говорить о принадлежности «Похвалы…» перу Константина-Кирилла.
Но перечень есть перечень, в нём отсутствуют более подробные географические уточнения. В том числе, как и в житии, не обозначено, хотя бы приблизительно, место встречи Константина с фульскими мужами.
И всё же фулам, пусть и с большой отсрочкой, повезло. Отечественная историческая наука, в первую очередь археология, неустанно разыскивает их уже с 30-х годов XIX века. Именно тогда славист Пётр Кеппен в своём «Крымском сборнике» писал: «…можно бы думать, что имя этого места скрывается в названии Рускофулей или Рускофиль-кале, которое татары дают следам построек на Никитском мысу. Другое название, напоминающее эту же Фуллу, есть Кастропуло…» Здесь Кеппен имел в виду урочище Кастропуло (или Кастрофуло), находящееся между Форосом и Симеизом. То есть он искал Фуллу на береговой кромке южного Крыма. Уже в советское время археологические разыскания Фуллы передвинулись в континентальный Крым. А. Бертье-Делагард, а затем А. Якобсон указывали на крепостной город Чуфут-Кале в окрестностях Бахчисарая как на самое вероятное место существования города. По мнению исследователя из Коктебеля Александра Боспорца (Шапошникова), «больше шансов на это имя имеет византийская крепость на Тепе-Кермен». Суждение по крайней мере бескорыстное, если иметь в виду, что чаще всего нынешние археологи в связи с Фуллой указывают на плато Тепсень в непосредственных окрестностях Коктебеля, можно сказать, прямо за его околицей. Раскопки, которые производились здесь в 20-е, а затем в 50-е годы прошлого века, выявили фундамент огромной трёхнефной базилики, возведённой на месте более старой, тоже каменной. Это во всём средневековом Крыму самая большая базилика после кафедрального Апостольского собора в Херсоне. По результатам разысканий на конец XX века археологи А. Герцен и Ю. Могаричев насчитали в связи с Фуллами «более 15 вариантов их локализации». Они же пришли к осторожно-скептическому выводу, «что в Крыму, возможно, были не одни Фуллы». Скитания в поисках неуловимого этнонима и топонима в скептически настроенных крымских кругах теперь рассматривают едва ли не как блажь или сумасбродство.
Одно очевидно: место действия, описанное в «Житии Кирилла», — не сам епископский город Фулла (или Фуллы, как теперь его чаще называют), а какая-то дебрь, глухомань. Симферопольский археолог Александр Джанов показывал автору этих строк современную карту-развёрстку заповедного Крыма, на которой среди пещер водораздельного
Возможно, Философ, приводя фульским скрытникам высказывание пророка, в котором упомянут среди язычников и народ Фулл, не был вполне уверен, что именно о его слушателях говорит Исайя. Но безусловно, что пророческий призыв к язычникам даже самых отдалённых дебрей и островов они вправе были воспринять как увещевание, обращенное в первую очередь к ним.
Как и когда эти люди оказались в Таврике? Они ведь, как те же готы или венгры, могли прикочевать сюда из очень дальних пределов земли. Великое переселение народов, самые бурные события которого прогрохотали в пределах Европы ещё до появления солунских братьев на свет, не прекратилось и на их веку. Живя на Малом Олимпе, они не могли не слышать множества историй о непривычности и невзгодах пограничной службы от своих славянских учеников, вчерашних малоазийских граничар. По сути, пограничная служба — как незаменимое средство обеспечения надёжности и устойчивости всякого государства в его собственных пределах — в те века едва-едва налаживалась. Рубежи великой империи ромеев только кое-где и кое-как намечались, оставаясь по преимуществу чистой условностью, заветной мечтой стратигов, игрой ума государственных мужей. В этом ромеи удостоверялись чуть не каждый год, а совсем недавно, в 860-м, убедились с особой наглядностью.
Покидая Таврику в следующем, 861 году, братья оставляли невеликую по размерам прибрежную кромку византийской земли, тоже, по сути, не обеспеченную границами. На востоке от неё колышется дебелая, рыхлая плоть многоязыкой и многоверной Хазарии, лишь по недоразумению считающей себя империей… Если на север глядеть, там, в безмерности, тоже не отмеченной никакими межами, рубежами и оплотами, обитают славянские племена, озадачивающие ромеев то несметностью своей морской армады, то, как теперь в Корсуни-Херсоне, письменами неведомо чьего изобретения.
А эти малые числом фульские мужи со своим Александром? Приютились на скалистом лесном закрайке Фулльской епархии и похожи на остаток потрёпанного невзгодами народа, который знавал лучшие дни и даже был знаком с Христовым благовестием, но напоследок прислонился к дубовому стволу, вымаливая себе хотя бы дождя.
Житийный рассказ о встрече Константина с этими людьми похож на притчу, и её назидательный смысл обращен к душе каждого христианина, когда бы он ни жил. Ты можешь, увидев место языческого радения, благоразумно обойти его стороной. Можешь спрятаться за кустами и с любопытством поглазеть на невидаль. Можешь даже восхититься причудливостью дуба, переплётшего свои ветви со стволом и кроной старой черешни, умилиться при виде светлых одежд этих людей, совершающих свою загадочную требу, поджаривающих в клубах голубого дымка чьё-то мясо, так дразняще похожее на шашлычное… И можешь со вздохом растроганного миролюбия подумать про себя: а что?., и у них свои боги… как это хорошо, у каждого в душе свой бог… зачем же спорить, ссориться, выяснять, чей бог лучше… кому-то лучше с Христом, кому-то с деревом… сойдёмся на этом, переплетёмся своими душами и своими богами, как эти дуб и черешня…
Наши Константин и Мефодий, — а они как всегда или почти всегда в этом своём хождении были вместе, — оказавшись возле языческого требища, поступили, как видим, совсем не так. Совесть христианская подсказывала им, что нельзя ни обойти требище стороной, ни спрятаться в кустарнике, ни благодушно махнуть рукой: да ладно, пусть себе тешатся…
И если кого-то из читателей этой книги возмутит то, как поступили братья, то зачем же ему вообще читать такую книгу? Наши герои и дальше не изменят ни себе, ни Пославшему их на апостольский путь.
ДЕНЬ НЕДЕЛЬНЫЙ, ВОСКРЕСНЫЙ
Натрудились они.
Сами струи морские, с напряжением втягиваясь из переполненного Понта в узкую горловину Босфорского пролива, подсказывали им напоследок, как они — сполна, а то и паче меры — натрудились.
Но разве не трудятся в любой час дня и ночи моряки, вновь и вновь выправляя под сменный ветер углы и груди парусов? Или рыбаки, что изо дня в день вбирают в свои лодчонки сырые сети с тощим уловом? И уже различимы на близких береговых склонах согбенные спины работников, что рыхлят железом землю в виноградных междурядьях. Восхищённым взглядом провожает виноградарь реющие к столице праздничные паруса, отирает зной со лба тыльными жилами ладони и — снова к своей заботе.