Кирилл и Мефодий
Шрифт:
Совершенно недвусмысленно сказано об этом в «Житии Кирилла»:
«Вскоре же Философ перевёл весь чин церковной службы, научил их утрени и часам, обедне и вечерне, и повечернице, и тайной молитве».
Если переводами желательно заниматься в полной тишине, то научение — дело громкое, звонкоголосое. Речитативное, распевное чтение и пение в кувшин не уместить. Для слова, звучащего открыто, ясно и отчётливо, нужно раздольное пространство большой классной комнаты или храма. Агиограф, перечисляя составные полного чина церковной службы, называет, правда, напоследок и «тайную молитву», но и в связи с ней, как убедимся, речь тоже не идёт о необходимости какой-то скрытности.
Тайной молитвой называлось, как и доныне именуется,
«Вонми, Господи Иисусе Христе, Боже наш, от святаго жилища Твоего и от престола славы Царствия Твоего и прииди во еже освятити нас, горе с Отцем седяй и зде нам невидимо спребываяй, и сподоби державною Твоею рукою преподати нам Пречистое Тело Твое и Честную Кровь Твою, а нами — всемлюдем».
Находясь в алтаре, перед престолом во время славянской обедни Константин или Мефодий вполне могли произносить про себя молитву «Вонми…» и по-гречески. Но братья не отложили на более поздний срок перевод её на славянский. И это означало лишь одно: с самого начала обучения они настраивали своих учеников на то, что из их среды непременно должны выйти и первые священники-славяне. Не только чтецы, певцы, пономари, алтарники, но и дьяконы, а за ними — свои иереи, свои духовные пастыри, для которых чтение тайной молитвы — такое же обязательное служение Богу и миру, как и все остальные требы. Упоминание о тайной молитве в «Житии Кирилла» — драгоценно как свидетельство особого, ответственного качества переводческих и педагогических трудов братьев.
Пусть не завтра, не через год, но будут и у моравлян свои священники… А затем и свой епископ, о чём так мечтает князь Ростислав. Буди, буди! Жизнь жительствует, и это непреложно.
Но требуется рвение. Востребована ревность.
Не для того они пришли из Константинополя, чтобы поразить отроков и юношей чтением Гомера или теоремами геометрии и прочими премудростями греческого гимнасия. Пусть не прельстятся моравляне эллинским многознанием, надменным и ненасытным. Куда достойнее, не отвлекаясь на пре-многое, сразу посвятить рвение своё и ревность вере.
Разве училище славянской азбуке их учит счёту, письму? Нет, оно вере учит — с помощью азбуки, счёта, письма… Вероучение — с первых же букв и слогов, с первых же молитв, которые произносятся или поются вслух в храме или читаются про себя, для большей собранности сердца и ума. И когда не в стенах училища или храма, а где-нибудь посреди лугового или лесного безлюдья, в радости или в горе приходит тебе на ум хотя бы одна из услышанных прежде молитв, и произнесёшь её вслух или про себя от всего сердца, знай: наука твоя не идёт даром. Потому что молитва сама в тебе заговорила. Сама тебя разыскала: «Я в тебе, я — твоя… Слава Тебе, Господи, слава Тебе!»
В «Житии Кирилла»:
«И открылись, по пророческому слову, уши глухих, чтобы слушать слова Писания, и ясен стал язык косноязычных».
Как ни далеко отстоял Велеград от Константинополя, но братья пользовались любым случаем, чтобы получать хоть какие-то вести с Босфора. И о себе, если особо повезёт, давать знать.
Благо, через Моравскую землю проходила, пересекая её с севера на юг, старая торговая дорога — Янтарная. Подлинно, не найти на свете людей, более пронырливых, всеведущих, ищущих новых знакомств и приятельств, чем купцы. Каким бы хмурым истуканом ни молчал купец в пути, но на гостином дворе он преображается. Он так и пышет жизнерадостностью. Купец прямо изнемогает от желания показать,
Царьград?.. Нет слов, это всем городам город, он просто трещит от изобилия. Рынки переполнены, торговые суда со всего света едва протискиваются к причалам бухты Суд. Где василевс? — На ипподроме. Патриарх? — В Софии. Арабы как? Арабы угомонились, будто вымерли. Трусов земных, то бишь землетрясений, не слыхать. Вино, мясо, плоды — почти задаром. Только янтарь никогда не подешевеет. Потому что янтарь — золото севера…
А что у болгар, как хан Борис?
Теперь нет хана. Борис теперь князь и при двух именах сразу — Борис-Михаил. Прошлой осенью, когда собрались его крестить, ромеи хотели, чтобы он приехал в Царьград, а он хотел, чтобы василевс Михаил прибыл к нему в Плиску. Но вышло проще: крестил его и всех вельмож придворных епископ-грек. Но всё им мало, всё им чести мало, и баилы болгарские затаили такое недовольство, что недавно дошло до настоящего бунта. И не где-то, а в самой Плиске, у стен ханского дворца. К чести Бориса, он не заробел, хотя при нём осталось, говорят, всего полета верных ему людей. Велел отворить крепостные ворота и вышел навстречу мятежным толпам. При нём вдруг оказалось семь священников с зажжёнными свечами в руках. Бунтовщиков охватило смятение, будто эти семеро мужей прямо с небес сошли. Толпы рухнули наземь, не смея ни встать, ни бежать. Видя такой оборот дела, Борис велел похватать зачинщиков бунта. Больше пятидесяти знатных баилов были казнены.
Весть о смуте в Болгарии первыми могли передать братьям даже не купцы, а сам князь Ростислав и люди из его окружения. Уж им-то никак нельзя было пренебрегать любым свежим сообщением о событиях в доме у южного соседа. Тем паче о событиях таких неожиданных.
Что на самом деле послужило поводом к мятежу? Вряд ли недостаточная честь, оказанная василевсом и патриархом болгарскому двору. Братья ещё до своего отъезда в Моравию видели, с каким особым тщанием готовились в Константинополе к небывалому по размаху событию. Подлинно целину, ни разу не оранную, предстояло засевать семенами веры. Но смущало: а хватит ли для встречи с бесчисленной паствой священников, достаточно освоивших тюркское наречие болгар или говор обитателей славянских поселений? Или, тем более, разумеющих тот диковинный смешанный язык, что заваривается повсеместно в славяно-болгарских семьях?
Из наблюдений, добытых опытом предыдущих десятилетий, солунские братья знали: среди оседлых славянских племён, что укоренились на Балканах ещё до прихода болгар, особенно в Македонии, кое-где уже построены первые христианские храмы, и жизнь в них затеплилась. Хорошо, если князь Борис, приняв крещение, тем самым пошёл, наконец, навстречу настроениям своих преобладающих числом славянских подданных. Но не это ли его предпочтение и вызвало гнев среди баилов, привыкших во всём держать верх?
Да, не позавидуешь Борису. Даже и отсюда, из Велеграда заметно, что земля под ним вроде бы и своя, а ходит ходуном. Как ни переплелись два подвластных ему племени узами кровного родства и разговорного языка, а спесь одних и глухой ропот других всё никак не угомонятся. Борис понадеялся на Константинополь, на то, что епископ приедет не только на его крестины, но останется у него насовсем, и это будет уже собственный, болгарский епископ. Не потому ли из среды верных престолу болгар раздаются новые ему упрёки и подсказки: почему только епископ? Болгарам нужен и свой патриарх, иначе так и останемся в унижении перед хитрыми греками. Надо в Рим посылать посольство, у папы Римского просить себе необидную веру и достойного пастыря. А церкви, строимые повсюду византийцами, закрывать и попам их в службе отказывать.
Этот болгарский мятеж, второй за малые сроки, затеянный уже не против Бориса, а против крещения, состоявшегося по-гречески, вызревал целый год, пока сам князь не поддался брожениям. Забыв все свои духовные обеты Константинополю, он отправил посольство в Рим, прямиком к папе Николаю. Во главе посольства поставил родственника, боярина Петра. От имени своего князя послы просили принять болгарскую землю под духовное покровительство апостолика Николая и выражали надежду, что церковь в Болгарии возглавит духовное лицо, облечённое званием не ниже патриарха.