Кириньяга. Килиманджаро
Шрифт:
ЭТО БЫЛ второй рассказ про Кириньягу, который я написал, и, хотя он не получил «Хьюго», я считаю его лучшим из них. Его издавали раз 29 во всем мире, и он получил награды в Японии и Испании. В 1990 году он был номинирован на премии «Хьюго» и «Небьюла» как лучшая короткая повесть и занял первое место в опросе журнала Science Fiction Chronicle.
For I Have Touched the Sky.
Январь 2131 года
Некогда у людей были крылья.
Нгаи, который в одиночестве восседает на золотом троне на вершине Кириньяги, даровал людям умение летать, дабы могли они срывать для себя сочные плоды с верхних ветвей деревьев. Но один мужчина, сын Гикуйю, первого человека, увидел орла и грифа, парящих в небе, – и, раскинув крылья, присоединился к птицам. Он поднимался все выше и выше и вскоре достиг высей, где не летало ни одно живое существо.
И тут внезапно протянутая рука Нгаи схватила сына Гикуйю.
– Что я такого совершил, что ты так грубо хватаешь меня? – спросил сын Гикуйю.
– Я живу на вершине Кириньяги, потому что это вершина мира, – объяснил Нгаи, – и ни одна голова не должна быть выше моей.
С этими словами Нгаи оторвал крылья сыну Гикуйю, а затем отобрал их у всех людей, чтобы ни один человек не мог подняться выше его головы.
Вот почему потомки Гикуйю с чувством зависти и утраты смотрят на птиц и больше не едят сочные плоды с верхних ветвей деревьев.
Много птиц обитает на Кириньяге, названной так в честь священной горы, на которой живет Нгаи. Мы привезли их вместе с другими животными, когда заключили с Эвтопическим Советом договор и переселились сюда из Кении, которая перестала значить хоть что-то для тех, кто чтит истинные традиции племени кикуйю. Наш новый мир стал домом для марабу и грифа, страуса и орлана-крикуна, ткaчика и цапли – и многих, многих других. Даже я, Кориба, мундумугу, шаман, наслаждаюсь разноцветьем их оперения и нахожу успокоение в их пении. Я провел много послеполуденных часов возле своего бома, привалившись спиной к стволу старой акации, наблюдая, как мельтешат перья, и слушая мелодичные песни птиц, слетающихся к текущей по деревне реке, чтобы утолить жажду.
В один из таких дней по длинной извилистой тропе к моему дому на вершине холма поднялась девочка Камари, которая пока не проходила церемонии обрезания, и в ладонях своих принесла какой-то серый комочек.
– Джамбо, Кориба, – поздоровалась она со мной.
– Джамбо, Камари, – ответил я, – Что ты принесла мне, дитя?
– Вот. – Она протянула птенца карликового сокола, который слабо пытался вырваться из ее хватки. – Я нашла его в нашем шамба. Он не может летать.
–
– Ты можешь вылечить его, мундумугу? – спросила Камари.
Я осмотрел крыло птенца, пока девочка придерживала голову соколенка отвернутой в сторону. Потом отступил на шаг.
– Вылечить его я смогу, Камари, – проговорил я, – но не в моих силах вернуть ему возможность летать. Крыло заживет, но не сможет больше нести вес его тела. Думаю, мы должны убить птицу.
– Нет! – воскликнула она, потянув сокола к себе. – Ты поможешь ему выжить, а я буду заботиться о нем!
Я пристально посмотрел на птицу, потом покачал головой.
– Он не захочет жить, – наконец вымолвил я.
– Но почему?
– Потому что он уже взмывал высоко на теплых крыльях ветра.
– Я тебя не понимаю, – нахмурилась Камари.
– Птица, коснувшаяся неба, – пояснил я, – не найдет счастья, коротая свой век на земле.
– Я сделаю его счастливым, – решительно заявила Камари. – Ты его вылечишь, я буду о нем заботиться, и он будет жить.
– Я его вылечу, а ты будешь о нем заботиться, – сказал я. – Но, – повторил я, – жить он не будет.
– Сколько я должна заплатить за лечение? – неожиданно деловым тоном спросила она.
– Я не беру платы с детей, – ответил я. – Завтра я приду к твоему отцу, и он мне заплатит.
Камари настойчиво покачала головой:
– Это моя птичка. Я сама расплачусь с тобой.
– Очень хорошо. – Меня восхищала ее смелость, ибо большинство детей – и все взрослые – боялись мундумугу и никогда не решались в чем-то противоречить ему. – Целый месяц ты будешь утром и днем подметать мой двор. Просушивать на солнце одеяла, наполнять водой тыкву-горлянку и собирать хворост для моего очага.
– Это справедливо, – кивнула она, обдумав мои слова. Затем добавила: – А если птица умрет до того, как кончится месяц?
– Тогда ты поймешь, что мундумугу мудрее маленькой девочки кикуйю.
Камари выпятила челюсть.
– Он не умрет. – Она помолчала. – Ты можешь перевязать ему крыло прямо сейчас?
– Да.
– Я помогу.
Я покачал головой:
– Лучше смастери клетку, в которую мы посадим его. Если он слишком быстро начнет шевелить крылом, то снова сломает его, и тогда мне придется его убить.
Она протянула мне сокола.
– Скоро вернусь. – И побежала к своему шамба.
Я внес птицу в хижину. Сокол совсем обессилел и позволил мне крепко завязать его клюв. Затем я, не торопясь, наложил шину на сломанное крыло и притянул его к телу, чтобы обездвижить. Сокол пищал от боли, когда я соединял кости, но по большей части не мигая смотрел на меня, так что удалось управиться за десять минут.
Камари вернулась часом позже с маленькой деревянной клеткой в руках.
– Достаточно большая, Кориба? – спросила она.