Кирюша из Севастополя
Шрифт:
— А где оно? — спросил Кирюша, но, прежде чем Кеба успел показать, заметил под горкой торчащие вкривь и вкось шеренги могильных крестов. За ними чернела узкая расщелина оврага. — Вижу, вижу!.. На пузе съезжать или на коленках?
— Как легче, только не вставай до самого низу, — предупредил рулевой и с ловкостью ящерицы заскользил на животе с горки.
Кирюша не отставал.
Друг за другом они проползли меж могилами к оврагу и, спрыгнув на дно его, поднялись на ноги.
— С этим ползаньем и ватных брюк нехватит, — сокрушенно сказал Кеба, очищая запачканные землей колени. —
— Какой Ветродуй? — заинтересовался Кирюша.
— Сам увидишь. Замечательный дед. Почти тридцать лет на перевале вахту несет. До войны кораблям погоду предсказывал. Все моряки уважают его. И сейчас не без пользы. После расскажу, а пока что раскупоривай свой Эн-Зе.
Маленький моторист вынул из рюкзака сухари и консервы.
Кеба тотчас напустился на них, приговаривая:
— С таким аппетитом нигде не пропадешь…
Когда с едой было покончено, Кирюша положил рюкзак под голову и с наслаждением вытянулся на земле. Его клонило ко сну.
— Полежу маленько, пусть ноги отдохнут, — дипломатично пояснил он.
Кеба понял.
— Желаешь, секрет сообщу? — хитро предложил он. — Как зажмуришься, так ноги в два раза быстрее отдыхают.
— И чего ты выдумываешь! — недовольно отозвался Кирюша, но ответа не расслышал, ибо в ту же секунду погрузился в сон и опять очутился на дороге, по которой шел весь день. Дорога попрежнему была безлюдной. Один за другим бежали по сторонам вдоль нее телефонные столбы, постепенно окутываясь пылью и заволакиваясь туманом.
Сквозь унылое гуденье проводов слышался шепчущий голос Кебы:
— Кирюшка!.. Вот разоспался! На вахту опоздаешь.
Маленький моторист насилу очнулся.
Было темно и холодно. Высоко над головой искрилось звездное небо, похожее на извилистый ручей, усыпанный блестками: то изломанные стены балки ограничивали видимость своими краями.
Рулевой склонился над подростком:
— Вот что. Пока ты спал, знаешь, что я надумал? Смотаюсь-ка до хаты, может увижу своих. Ведь рядом… Заодно харчей разживусь.
— Ой, Кеба, нарвешься на фрицев!
— Так я без представления им… Учую неладное, всем бортом на сто восемьдесят развернусь. Не сомневайся. Но, в случае чего, бери левее Станички, обогни город, выгребай за Мефодиевку до цементных карьеров, а там — на перевал до Ветродуя. Его Степаном Петровичем зовут. Понял? Дай-ка гранату. В два счета обернусь.
Не успел Кирюша сообразить, что произошло, как рулевой выбрался из балки и растаял в ночной мгле.
Ошибка Игната Кебы
Миновал по крайней мере час, но Кеба не возвращался.
Кирюша терялся в догадках. Столько всяческих опасений породило в нем отсутствие спутника, сколько он не испытал за все время, с момента аварии шлюпки и до тех пор, когда остался в одиночестве на дне этой кладбищенской балки.
Томила тишина, хотя именно по ней следовало предполагать, что
Он чувствовал себя покинутым. В голову лезли мрачные мысли. Все представлялось беспросветным. Сдавалось, что Кеба или ушел навсегда, или ищет и не может найти его. Кирюшу так и подмывало подать голос, чтобы услышать в ответ хриплый, рассерженный его неосторожностью басок рулевого.
Безжизненные шорохи боры скрывали приближение Кебы вплоть до того мгновения, пока над ухом Кирюши не раздался отчетливый шопот:
— Вахтишь, орленок? В порядке.
Высокий силуэт рулевого выдвинулся из темноты.
— На-ка, наверни…
Кеба сунул в руку Кирюши еще теплую лепешку и, присев на корточки, наспех пересказал новости:
— Дополз без происшествий. Ни людей, ни собак, ни румын с немцами. Сени на щеколде. Снаружи за ремешок потягнешь, отодвигается. Понятно: есть кто-то из наших. Прислонился к двери и слышу: жинка с мамашей беседуют. Пытаю тишком: «Чи можно до вас, добрые люди?» Они молчат. Тогда я признался. Обе как до меня кинутся! Повисли на плечах и плачут. Подаю команду, чтобы успокоились, — не подчиняются. Едва навел порядок. Гранату кладу возле порога и опять до них: «Рассказывайте, как при немцах дышите?» А жинка сквозь слезы: «Только что дышим, Игнат Семеныч, а жизни нема…» Слушаю и думаю: ладно, что немцы под постой хату не опоганили. В школе расселились на нижнем этаже и на берегу, в блиндажах у рыбзавода. Фрицево начальство квартирует у слободского старосты. Объявилась продажная душа. Сволочью был, когда шхуну имел, сволочью и остался, хотя прикидывался, что не в обиде на советскую жизнь. Вот бы попался! Семенчук по фамилии. Насчет школы придется известить артиллеристов. Нехай прицелятся поточнее, немало фрицев накроют… А Вовка мой у партизан прячется… Топаем, Кирилл Трофимыч, до хаты. Мои обещали снабдить на дорогу. Пекут лепешки, кипятку согреют… Вира за мной! В полночь фрицы каждую хату проверяют. Нужно до их обхода выбраться.
— Идем прямиком, Кеба!
— А ты не трусь. Два часа в запасе, да еще с гаком.
— Я не трушу, — резко ответил Кирюша. — Сам меня отговаривал итти с Федором Артемовичем, а как только дом увидал, про все забыл.
Такая горькая укоризна прозвучала в словах Кирюши, что рулевой оторопел.
— За кого принимаешь, Кирилл Трофимыч? Что я — бесчувственный чи не имею сердца? Разве тебя не тянет до родной мамаши? А у меня, сверх того, и сын и жинка. И не в Севастополе, совсем рядом.
— Итти надо! — упрямо настаивал маленький моторист. — Сам же хотел скорее в дивизион попасть, а валандаешься из-за лепешек… Навестил — и хватит.
Он отвернулся и затеребил ремень автомата.
Кебу проняло.
— Для тебя и старался! Где еще обогреешься, пока до своих ошвартуемся? Выходит, подвел я жинку с мамашей, если не заглянем. Что подумают? Мало им горя без этого?
Последний довод был самым убедительным. Кеба опять, как и на рассвете, в пещере Балки Разведчиков, одержал верх.