Кисельные берега. Книга вторая
Шрифт:
Отец Мейли одобряюще нахмурился.
Чужеземцы остановились, осмотрели воз с тыквами, девицу с косами, заплетёнными по сяньскому обычаю…
– Почём товар, хозяин? – осведомился один из них, по-прежнему не вынимая пальцы из-за кушака.
– Два цяня за меру, господин! – закачался в бесконечных поклонах продавец.
– Три шкуры дерёшь, уважаемый! – покупатель сплюнул и пощёлкал пальцами по оранжевому боку плода. – Только я не про редиску твою, ха! Девка почём?
Хозяин перестал бить поклоны, покосился оценивающе на Киру, пожевал раздумчиво губами…
– Десять мешков риса,
– Или ты одурел, уважаемый? – возмутился полосатохалатый. – Или думаешь на простаков нарвался, которые цен не знают? Даю два мешка и цзинь – и довольно с тебя!
– Помилуй, господин! – ужаснулся фермер. – Что такое два мешка для моей большой семьи? Что такое два мешка за хорошую работницу, справную и крепкую девку? Она мешок в год съест, а десять наработает – я лишь свои потери прошу возместить и только!.. Но ради тебя, уважаемый, так и быть: пять мешков и ни кружкой меньше!
– Да вы что?! – отмерла офонаревшая от таких торгов Кира и попятилась.
Пятилась она недолго, упёрлась спиной в чью-то припаркованную позади арбу.
– Не имеете права… Я вовсе этому козлу не принадлежу, чтоб у него меня… покупать!
На её протесты никто внимания не обратил. Договаривающиеся стороны ударили по рукам, сойдясь на трёх мешках с половиной и двух цзинях, и Кира, сообразив, что дело пахнет керосином, метнулась в сторону, затолкалась, забилась в густой, словно суп, толпе, ударяяся о локти, ящики, воловьи бока, пока… Пока её грубо не выдернули за шкирку назад, к знакомой тыквенной арбе, скрутили руки, обернув петлю вокруг шеи.
Стреноженная таким унизительным способом, полупридушенная, всё, что она могла теперь, это скрипеть зубами и покорно, на полусогнутых, семенить за ведущими её на верёвочке полосатохалатыми. А они, выбравшись из базарной сутолоки, двинулись по улочкам вниз, под уклон, туда, где осенний ветерок шевелил верёвочные снасти кораблей и плоскодонок, туда, куда так стремилась попасть Кира – к реке.
* * *
Бьётся в стремнине осенний лист.
Сойдёшь ли с утлого челна
На берег, мокрая цикада?
Там же.
Здесь, в устье Рыжей, чувствовалось глубокое дыхание близкого моря. Оно шевелило тяжёлые кисти расшитой золотом скатерти и остужало разгорячённое сытным обедом красное, лоснящееся лицо Мухбира.
Щурясь на сверкающую речную рябь, он нежно погладил разложенное на коленях брюхо и сыто рыгнул.
– Скажи, Асаф, – обратился он к своему смуглолицему и горбоносому сотрапезнику, расслабленно попивающему прохладный ягодный шербет из серебряного чеканного стакана, – как долго эти милостью Аллаха лишённые разума сяньские ишаки будут крутить свою плоскодонку на выходе из порта?
Асаф досадливо поморщился и отставил стакан.
– Наш славный дау должен был отплыть ещё до завтрака, – продолжил ворчать Мухбир, ковыряясь мизинцем в зубах, – и что же? Уважаемый капитан Синьбао уже накормил нас обедом, а посудину свою с места так и не стронул!
– Мухбир, аль-мухтарам, – подал голос его собеседник, – не стоит так нервничать: разве твои глаза слепы и не
– Может и так, – не разделил веселья своего приятеля толстый купец, – но всё ж не мешало бы развязать, наконец, твоё последнее приобретение. Эта злая девка взаперти и в путах почти сутки – может и попортится… Ты ведь, уважаемый Асаф, не для каменоломен Джидды её купил?
– Иншалла, – пожал плечами Асаф и закинул в рот ещё одну виноградину, – как будет угодно Аллаху: попортится – стал быть, туда ей и дорога. Может, в том её счастливая судьба… В каменоломнях она и то дольше протянет, чем в гареме благодетельного Шахрияра (да будет жизненный путь его усыпан розами!).
– Иншалла, – согласился с ним толстый Мухбир, задумчиво раздувая щёки. – Как получится… Ты, друг мой, надеешься продать её Бухейту, евнуху Шахрияра? Думаешь, он польстится на эти мощи?
Асаф недоумённо вздёрнул бровь:
– А отчего бы ему не польститься? Разве она плоха? И лицом мила, и статью вышла, и зубы здоровы… Приодеть в тонкий шёлк да отпоить розовым вином, дающим усладу думам и румянец щекам… А! – он неожиданно громко хлопнул ладонью по столу и вновь расхохотался. – Понял я, о чём ты, драгоценнейший Мухбир! Её стать тебя как раз и смущает! Ха-ха-ха!
Купец сально ухмыльнулся толстыми губами и провёл ладонью по крашеной хной бороде:
– Смеёшься, глупец? – осведомился он беззлобно. – Так же смеюсь и я, когда вижу, как ты скупаешь в наших торговых экспедициях тощих облезлых кошек и даёшь за них меру, как за полноценную женщину!
– Полноценной ты называешь, вероятно, ту, – веселился Асаф, – под коей у верблюда ноги подламываются? – он похлопал коллегу по плечу. – К чему эти постоянные споры, дорогой? Не все благословенные Аллахом земли имеют вкусы шейхов Ар-Рияда! Ты уж выбирай для них – лучше, чем у тебя, всё равно ни у кого не получится! – а я позабочусь о том, чтобы прочие гаремы не пустовали… Кстати, отчего это наш славный дау так изрядно проседает на корму, не знаешь?.. Ах да! Ты же поместил в кормовой каюте два своих полновесных приобретения! Ха-ха-ха!
Внезапно веселящийся Асаф выпрямился в своих креслах и прищурился против солнца:
– О! Посмотри-ка, Мухбир, уважаемый, плоскодонку увели, и наш капитан засуетился! Скоро, хвала всевышнему, отчалим.
Он легко поднялся на ноги и отряхнул крошки с дорогого кафтана:
– Пожалуй, последую твоему совету: пора развязать злую девку – никуда теперь уже она не денется, сколько бы ни бесновалась.
* * *
Кира, смотанная верёвками по рукам и ногам, валялась в полутёмном трюме на мешках с фасолью и костерила себя последними словами. Поначалу. Пока не устала и не забылась с наступлением ночи тревожным прерывистым сном.